М.В. Покровский
Из истории адыгов в конце XVIII — первой половине XIX века
Очерк пятый Отношение российской администрации к адыгским рабам, крепостным и их владельцам
Волнения адыгов-казаков Черноморского войска в 1844—1846 гг
Казаки-адыги, служившие в Черноморском казачьем войске, жили в особой станице Гривенской и селении Ады, занимаясь земледелием и скотоводством.
Довольно быстро среди них стала проявляться резкая имущественная дифференциация, и зажиточные казаки-адыги охотно использовали в своем хозяйстве дешевый труд беглецов-новоселов, которые оказывались в очень тяжелом материальном положении. Главным источником их существования в течение первого года жизни на русской территории было небольшое денежное пособие, выдававшееся от казны. Естественно, что они вынуждены были искать пристанища в хозяйстве богатых старожилов и работать у них на кабальных условиях.
Главную роль в жизни населения станицы Гривенской играли офицеры-адыги из числа дворян, перешедших на сторону царизма. Они не могли отказаться от привычных для них социальных воззрений, рассматривая рядовых казаков как «скопище пшитлей», и упорно не желали признавать свою «казачью односословность» с ними. Этот конфликт был отражением на русской территории тех социальных коллизий, которые происходили за Кубанью и которые приводили там к кровопролитным битвам.
Начало недовольства казаков станицы Гривенской связано с действиями полковника (позже генерал-майора) Пшекуя Могукорова. Этот адыгский дворянин на русской службе пользовался большим доверием командования и выполнял ответственные поручения.
Рост хозяйственного благополучия Могукорова начался с того, что он в начале своей карьеры, в 1822 г., из партии захваченных за Кубанью пленников часть взял себе, а часть отдал жившему на Тамани есаулу султану Селим-Гирею. Пленные, попавшие к Могукорову, в качестве якобы вновь приобретенных им крепостных были поселены в его доме, но не были зачислены в казачье сословие. Кроме того, Могукоров присвоил себе отпущенные им от казны скот, пестрядь, сукно и овчины. Используя труд пленников в своем хозяйстве, он начал истощать их непосильной работой и довел до полного изнеможения. Официальное донесение довольно образно рисует состояние этих людей, говоря, что они, находясь «в собственном доме г-на Могукорова, крайне изнурены, как через одеяние, так и через побои». По существу, пленные адыги были превращены в полных и безответных рабов Могукорова. С садистской жестокостью Могукоров выгонял маленьких детей из дома, разрешая им ночевать лишь в холодных сенях. Это привело к тому, что один шестилетний ребенок, «будучи полунагой, искал убежища от стужи около огня и, оставшись в ночи один около мечета (печь.— М. П.), который был натоплен с вечера, и не бывши никем взят в хату, от принуждения стужи влез в мечет, коего, к сожалению, и нашли на другой день поутру рано испеченным».
Этот случай вызвал сильное негодование среди адыгского казачьего населения станицы Гривенской, и есаул Гусаров, враждовавший с Могукоровым на личной почве, воспользовался им для того, чтобы возбудить против него дело. Так как Пшекуй Могукоров обладал значительным влиянием и поддержкой русских военных властей, то следствие над ним тянулось безрезультатно до 1827 г., пока не умер есаул Гусаров. В целях оправдания Могукорова дворяне-адыгейцы станицы Гривенской дали ложное показание о том, что пленные, находившиеся у Могукорова, будто бы были полностью удовлетворены как вещами, так и рабочим скотом и не терпели от него никаких притеснений.
Такая позиция их объяснялась тем, что они, подобно Могукорову, в обход существовавших законоположений также обратили в своих крепостных 120 пленных адыгов и жестоко эксплуатировали их труд.
Более того, пользуясь привилегированным и по существу бесконтрольным положением в «азиатской станице», они повели наступление и на казачьи права ее рядовых казаков-адыгов, стесняя их землепользование, расширяя площадь собственной запашки, сенокосов, пытаясь закрепостить отдельные малоимущие казачьи семьи.
Могукоров после смерти есаула Гусарова самовольно отстранил выборную станичную администрацию от производства дел и, присвоив себе распорядительную власть, заявил казакам, что по воле высшего начальства он отныне их «начальник», которому они должны повиноваться. Взяв бразды правления в свои руки, Могукоров отменил выборность станичных должностных лиц и стал назначать их по личному усмотрению. Окружив себя преданными людьми (сотник Гусейн, прапорщик Дако Ногай, хорунжий Гацук) и поручив им должности станичного атамана и станичных судей, он выделил себе лучшие земельные угодья и запретил в них заниматься «сенокосами и хлебопашеством бедным простым черкесам, а в особенности выбежавшим из-за Кубани».
Одновременно с этим было ликвидировано гласное разбирательство дел в станичном правлении и заменено безапелляционными решениями самого Могукорова. До каких пределов доходил его произвол, можно судить по следующему случаю: сотник Гусейн избил казака Готпша Рождока, и когда тот, не выдержав побоев, изругал Гусейна, то Могукоров приговорил пострадавшего к уплате 250 рублей в пользу Гусейна за оскорбление.
Помимо эксплуатации собственных крепостных Могукоров заставил работать на себя новых поселенцев из числа беглых крестьян.
Беглый шапсугский крепостной крестьянин Пшеон Тлепсук жаловался во время следствия, что он после зачисления в списки казаков станицы Гривенской был взят Могукоровым в качестве работника, трудился у него два с половиной года и получил за это только пять рублей серебром. Попытка с его стороны напомнить, что он, Тлепсук, казак и «находится под покровительством русского правительства», привела лишь к тому, что Могукоров заявил ему: «Я твой бог и царь»(!). Не останавливаясь на этом, Могукоров пошел еще дальше. Он, как показали присланные в Екатеринодар депутаты, творил казакам-адыгам Гривенской «обиды отобранием незаконными путями не только имения, но даже жен и детей».
На почве подобных злоупотреблений столкновение между рядовой станичной массой и офицерской верхушкой стало неизбежным. Оно вызывалось, конечно, отнюдь не только одним произволом распоясавшихся офицеров во главе с Могукоровым, а и тем, что последние стремились возродить те формы общественного устройства, от которых бежало из-за Кубани составлявшее эту станицу население. Объективно это было не чем иным, как перенесением в среду адыгской эмиграции борьбы, которая кипела за Кубанью между знатью и народной массой.
Не будучи в состоянии формально закрепостить всех адыгов-казаков, гривенские офицеры пытались, однако, поставить последних в такие экономические и правовые условия, при которых их власть в качестве станичной администрации должна была мало чем отличаться от власти закубанских дворян в своих аулах. Открыто враждебные по отношению к народным низам настроения Могукорова как нельзя более отчетливо прозвучали в его заявлении, что ни один порядочный человек на него не жалуется, «а все такие, которые недавно выбежали из-за Кубани из-под крестьянства».
Волнения в станице начались в начале июня 1844 г. Группа рядовых казаков: Бату Ротук, Хабоху Борен, Балу Гапач Жаде, Сахут Керзечь и урядник Бзекочас Козик — взяла на себя инициативу организовать своих одностаничников и ходатайствовать перед начальством об отстранении от станичных дел полковника Могукорова.
Как и следовало ожидать, такому образу действий Могукоров (как только ему это стало известным) сразу же придал политический характер и демагогически обвинил организаторов движения в сочувствии мюридизму. Он стремился убедить войсковое начальство, что дальнейшее развитие событий в станице неизбежно приведет к превращению ее в укрепленный форпост мюридистского движения на русской территории.
12 июня делегаты общества Гривенской станицы в составе 2 урядников и 41 рядового казака прибыли в Тамань и подали просьбу об удалении Могукорова из станицы. Все 43 члена депутации имели ордена и медали за боевые заслуги.
Произведенное по распоряжению войскового атамана расследование не только полностью подтвердило жалобы жителей станицы Гривенской, но и внесло целый ряд новых деталей.
Казаки просили разрешить обществу станицы Гривенской «избрать из своей среды атамана и судей в станичные правители, а господину Могукорову воспретить самоуправство». Однако Могукоров был слишком крупной фигурой, чтобы его можно было так легко отстранить, и с ним приходилось считаться, тем более что он пользовался поддержкой со стороны почти всех дворян-адыгов станицы.
Понимая, что при сложившихся обстоятельствах нельзя действовать прежними методами одного административного террора, дворяне-офицеры сочли возможным стать на путь привлечения на свою сторону казачьей станичной верхушки, внушая ей мысль, что дальнейшее своеволие «черни» может стать опасным и для нее самой. Кроме того, они запугивали зажиточное население станицы Гривенской угрозами репрессий, которые неизбежно навлечет их участие в бунте. Это не могло не оказать действие, и группе Могукорова удалось отколоть от участия в движении некоторых богатых казаков-адыгов.
В ответ на это казаки станицы Гривенской в сентябре 1844 г. подали генералу Рашпилю докладную записку, в которой просили установить у них управление «по русскому закону». Эта просьба ярко отражала протест станичной массы против попыток реставрации адыгских феодальных форм зависимости, которые насаждал Могукоров вместе с дворянским окружением.
Как и следовало ожидать, высшее военное начальство не могло допустить падение престижа офицерского мундира, даже делая скидку на особенности Гривенской станицы. Командующий войсками Кавказской линии генерал-лейтенант Заводовский, ознакомясь с материалами следствия, признал жалобу казаков станицы Гривенской ложной и распорядился об административном взыскании полковнику Табанцу «за вмешательство в постороннее дело и нарушение законного порядка». Что же касается полковника Могукорова, «известного преданностию своею правительству, усердием по службе и заслугам», то его Заводовский распорядился объявить «оговоренным невинно».
Давая такое распоряжение, он бесцеремонно игнорировал заключение следственной комиссии.
Объявив Могукорова оклеветанным, войсковой атаман не решился, однако, сделать из такого решения выводов административного порядка по отношению к организаторам движения.
Офицерско-дворянская верхушка Гривенской, выйдя благополучно из довольно затруднительного положения, в каком она оказалась, немедленно постаралась выселить из станицы наиболее опасных зачинщиков сопротивления. С этой целью она обвинила их в буйстве и воровстве. Введенные войсковой администрацией в состав станичного правления новый атаман хорунжий Гацук Тотаюк и судья урядник Бейзрук Баронов принадлежали к дворянско-офицерской группировке и послушно проводили ее желания. Сообщение о их назначении 17 декабря 1844 г., вызвало бурный взрыв негодования «партии низшего класса» и сопроводилось столкновениями со станичной верхушкой, во время которых были тяжело избиты несколько человек из чиста сторонников офицерско-дворянской части населения станицы, разрушены их дома и хозяйственные постройки, сломана ограда у двора княгини Ахеджаковой и т. д. Вслед за этим большая группа казаков заявила находившемуся в станице представителю войсковых властей, что они не согласны с назначением хорунжего Гацука Тотаюка и урядника Бейзрука Баронова и повиноваться им не будут.
Примириться с таким положением русские военные власти не могли и немедленно стали на путь репрессий: «главнейшие из противящейся партии» казаки Бату Ротук, Гапач и. Товкмаш Жаде, Смаил Козик и Гучапс Борен были арестованы и под конвоем отправлены в Екатеринодар, но по дороге их догнали 70 человек вооруженных адыгов из числа сторонников и объединились с ними в станице Старонижестеблиевской. Русские конвойные казаки, сочувствуя повстанцам, не оказали сопротивления, и арестованные вместе со своими освободителями беспрепятственно возвратились в Гривенскую.
Дело принимало серьезный оборот. Генерал Рашпиль, понимая сложность создавшейся обстановки, не решился пустить в ход оружие.
Он вступил в переговоры с гривенским дворянством. Располагая громадным компрометирующим материалом, он заявил Могукорову и его сподвижникам, что кровавые последствия дальнейших событий лягут на них, и дал им понять, что на суде над повстанцами неизбежно вскроются все их преступления, которые не могут быть оставлены безнаказанными.
Здраво оценив обстановку, дворяне решили пойти на уступки. Они вынуждены были подать прошение об отмене назначенного наказания казаков станицы Гривенскои, им пришлось примириться даже с официальным разъяснением, что «полковник Могукоров не был начальником станичного правления и ныне начальствовать оным не должен».
Вместе с тем, оттеняя и подчеркивая господствующую роль дворянства крепостной России, где бы оно ни находилось, командование предписывало «бунтовщикам» испросить прощение у полковника Могукорова «за несправедливые жалобы, на него возведенные», и удовлетворить материально всех остальных, пострадавших от их «буйства».
В данном случае перед нами яркий пример проявления классовой солидарности русского самодержавия, избегавшего ущемления сословно-правовых полномочий своей социальной основы — дворянства.
Часть зажиточных казаков Гривенскои, не желавшая дальнейших осложнений и боясь их, примирилась с этим и стала уговаривать остальных также согласиться выполнить предъявленные требования. Но наиболее непримиримые из бывших адыгских крепостных решительно отказались идти на поклон к Могукорову. Гусейн Керзечь выступил с горячей отповедью. Он заявил, что противники Могукорова не прекратят борьбы до тех пор, «пока не добьются удаления Могукорова из станицы или же не изведут все их колено». В качестве доказательства непреклонности принятого решения Керзечь от имени всех остальных сторонников продолжения борьбы сказал, что решение их останется неизменно, даже «если бы сам государь» предложил им отказаться от него.
Став на такой путь, руководители движения начали готовиться к вооруженной борьбе. Они взяли строевых лошадей из станичного табуна, приказали своим сторонникам привести в порядок оружие и выставили на подступах к станице караулы.
Озлобленные и испуганные упорством подавляющей части населения станицы, дворяне во главе с Могукоровым забили тревогу. Они просили войсковую канцелярию «принять меры противу богохульных поступков бунтовщиков, неуважения ими законных властей и злонамеренных их замыслов».
Генерал Заводовский потребовал немедленно покончить с «гривенским вопросом» самыми суровыми мерами.
Привести в исполнение распоряжение Заводовского можно было лишь при условии применения военной силы. Однако разгром станицы Гривенской с ее адыгским казачьим населением вызвал бы крайне нежелательные последствия для русского правительства. В условиях развертывавшейся борьбы за Кавказ между Турцией и Россией это событие неизбежно должно было дать в руки соперничавших с Россией держав великолепный агитационный материал, который их агентура не преминула бы использовать в своей деятельности среди адыгов.
Сложившаяся обстановка требовала от царизма и его военной администрации на Кавказе разрешения гривенских событий без дальнейших осложнений.
Наместник Кавказа князь Воронцов счел возможным отступить от традиционной тактики поддержки адыгского дворянства и пошел на уступки. По его распоряжению в конце ноября 1846 г. в Екатеринодар были вызваны представители «враждующих партий», и Заводовский выслушав претензии «бунтарей», дал согласие на отстранение от занимаемых должностей всех ставленников Могукорова с предоставлением права обществу станицы Гривенскои избрать на их место других «по своему усмотрению».
Официальная декларация, опубликованная им по этому поводу, плохо прикрывала всю неловкость для кавказского командования финала гривенских событий. В ней говорилось: «Принимая во внимание просьбу жителей станицы Гривенскои и полагаясь на искренность раскаяния их, я прошу объявить жителям, что они в поступках их прощаются, но внушить им, чтобы они жили мирно, повиновались начальству и что справедливые жалобы их никогда не будут оставлены без рассмотрения и удовлетворения».
9 февраля 1847 г. при полном сборе станичного общества командированный в Гривенскую полковник Борзик прочел предписание князя Воронцова, в котором тот отстранял от управления станицей сторонников Могукорова и разрешал произвести перевыборы станичного правления. После этого торжественно были произведены «беспристрастные выборы новых станичных правителей».
Однако главное значение гривенских событий заключается в том, что бывшие адыгские крепостные решительно выступили против попыток феодального наступления на них со стороны дворянства в рамках войсковой организации Черноморского казачьего войска.
Судьба большей части адыгских рабов и крепостных, перешедших в Россию, где к концу первой половины XIX в. уже вызревали предпосылки для превращения страны в буржуазную монархию, была, несомненно, лучшей, чем судьба тысяч их собратьев, вывезенных своими владельцами в 1863—1864 гг. в Турцию.
В России, несмотря на произвол царской администрации, даже те унауты и пшитли, которые не были зачислены в казачье сословие, все же получали личное освобождение и избавлялись от крепостной зависимости.
Как известно, царизм, вынужденный стать под давлением революционной ситуации на путь освобождения крестьян в России, не мог сохранить крепостные отношения и на Кавказе.
|
|
"Что мы знаем друг о друге" - очерк о народах Кубани старинные карты: платные и бесплатные |
