Глава III. О двух основных вариантах позднебронзовой культуры центрального
Кавказа и их особенностях
автор Б.В. Техов
(Центральный Кавказ в XVI-X вв до н.э.)
В период поздней бронзы на Кавказе одновременно процветали такие известные археологические культуры, как колхидская, прикубанская, каякентско-хорочоевская, кобанская. Последняя занимала горные районы Центрального Кавказа и находилась в теснейших контактах с культурами соседних областей и племен. В дореволюционной отечественной и зарубежной литературе эта культура считалась ведущей в эпоху поздней бронзы и раннего железа не только на Центральном, но и на всем Кавказе. Многочисленные серии кобанских предметов вооружения, украшений, домашней утвари, а также семантика орнаментальных узоров, их стилистические особенности привлекали и привлекают внимание археологов. Однако с 30-х годов нашего века в археологической литературе стали появляться работы, в которых термин «кобанская» либо подменялся термином «колхидская», либо объединялся с ним в одну «колхидо-кобанскую культуру». Такая замена была вызвана тем, что на территории Колхиды, или Западной Грузии, была выявлена якобы тождественная кобанской культура.. Ареал ко-банской культуры стал искусственно сужаться, и, наконец, дело дошло до полной ликвидации термина «кобанская культура». Правда, в академических изданиях еще продолжается давно утвердившаяся традиция, и название «кобанская культура» здесь еще не вышло из употребления [48, с. 492; 502, с. 504; 389, с. 448—449; 148, с. 118; 197, 57, и т. д.].
В 1931 г. М. М. Иващенко выдвинул гипотезу, что главными носителями кобанской бронзовой культуры были колхи и что эта культура по справедливости должна считаться культурой древних колхов [535]. В 1941 г. вышла в свет работа М. М. Иващенко «Материалы к изучению культуры колхов» [133, с. 1—59], в которой он рассматривал экспонаты Кутаисского музея краеведения. Весь археологический материал был разбит им на 7 разделов: оружие, орудия ремесла, земледельческие орудия, предметы, относящиеся к животноводству, принадлежности одежды и украшения, предметы культа и разные предметы. После рассмотрения всех этих разделов он сделал вывод: «Бронзовые изделия, находимые на территории Западной Грузии, в данном случае на территории Имеретин, Рача и Лечхуми, относятся все к той же „кобанской культуре", т. е., иными словами, к культуре колхов». Он также пришел к выводу, что из Западной Грузии, вернее, из Имерети, Рачи и Лечхуми эта культура проникла на Северный Кавказ [133, с. 58].
Такое категорическое утверждение М. М. Иващенко уже тогда не имело под собой твердой основы: ведь кобанская культура сосуществовала с колхидской и занимала соседние с Колхидой районы. Колхи, безусловно, оказали определенное влияние на развитие культуры соседних племен, но категорически отрицать самобытность племен Центрального Кавказа было бы глубокой ошибкой. Кстати, ни у одного античного автора мы не найдем сведений о том, что на территории нынешних Кабарды или Северной Осетии проживали колхи, а между тем эта территория является одной из основных периферий распространения кобанской культуры (хотя классических памятников этой культуры здесь, за исключением самого Кобанского могильника, до сих пор не выявлено).
Б. А. Куфтин, характеризуя древнейшие корни грузинской культуры на Кавказе, включил в зону распространения культуры Западной Грузии и центральную часть Главного Кавказского хребта; так как однородная позднебронзовая культура оказалась распространенной па огромной территории, он эту культуру стал называть «колхидо-кобан-ской» [228, с. 329, 332 и ел.]. Таким названием позднебронзовой культуры Центрального Кавказа Б. А. Куфтин пользовался и раньше. Он писал, что кобанская культура не только по территории основного распространения, но и по происхождению является колхидской [225, с. 16, 68]. А позднее Б. А. Куфтин, еще больше убедившись в тождественности колхидской и кобанской культур, отмечал: «Прямые свидетельства о местном производстве кобанских бронз связаны уже не с Ко-банским могильником в Северной Осетии, а с территорией Грузии, откуда происходят единственные известные нам литейные формы для настоящих кобанских топоров» [226, с. 218]. В то же время Б. А. Куфтин указывал, что в Северной Осетии, в частности в Кобанском могильнике, совершенно другой по сравнению с колхидским погребальный обряд, другие погребальные сооружения, другая, резко отличающаяся керамика.
В 1952 г. вышла в свет монография Г. Ф. Гобеджишвили, в которой рассматривались материалы всех археологических культур, выявленных на территории Грузии. В разделе, посвященном памятникам Западной Грузии, Г. Ф. Гобеджишвили поддерживает мнение М. М. Иващенко и пытается обосновать грузинское происхождение кобанского бронзового топора, а ту культуру, в ареале которой он встречается, называет колхидской [78, с. 97]. Еще раньше, в своей диссертационной работе, Г. Ф. Гобеджишвили отмечал, что квишарский топор лег в основу колхидо-кобанских топоров, а также вислообушных И трубчатообушных топоров из Брильского могильника [79, с. 161].
А. Н. Каландадзе, изучив имеющиеся в музеях Грузии и Абхазии материалы, также пришел к заключению, что ареал распространения колхидской культуры шире кобанской. Свой вывод о принадлежности богатой бронзовой кобанской культуры колхским племенам он подтверждает тем, что в Кобанском могильнике не обнаружено ни одной литейной формы бронзового топора, тогда как в горных районах Грузии такие формы засвидетельствованы во многих пунктах. Отметив это, он заключает, что подлинную картину генетико-типологического развития этого топора можно получить лишь только на основании материалов Грузии вообще и Колхиды в частности. Далее А. Н. Каландадзе пишет, что на территории Грузии (в ущельях Риони, в Сванети и Абхазии) выявлены следы древних медных выработок, а на Северном Кавказе, в частности в районе Кобанского могильника, такие древние выработки неизвестны. Исходя из всего сказанного, он заключает, что кобанская культура является локальной разновидностью распространенное в горах и на низменности колхской культуры и что она была создана колхами, проживавшими в горах [155, с. III].
Интересные соображения относительно связи колхидской и кобанской культур высказаны в учебнике «Археология Грузии». В седьмом параграфе учебника (автор Г. Ф. Гобеджишвили) детально рассматриваются сходные и отличительные черты этих двух культур. В частности, в учебнике отмечаются специфические особенности керамики кобанской культуры. Она изготовлена от руки из глиняного теста, с примесью песка, обожжена не совсем удовлетворительно. Наружная поверхность керамики, представленной горшками, глубокими мисками, тарелками, кувшинами и т. д., украшена геометрическими узорами [24, с. 131 —132]. На некоторых сосудах нарезы заполнены белой пастообразной краской [226, с. 215]. Сосудов более или менее крупных размеров в кобанских комплексах нет. Таким образом, по фактуре и технике изготовления кобанская керамика отличается от керамики колхидской культуры. Различие между этими двумя культурами хорошо прослеживается и в формах топоров, поясных пряжек, стержневых булавок с Н-образными головками, браслетов, в погребальном обряде и т. д. В то же время на некоторых бронзовых изделиях кобанской и колхидской культур (топоры, кинжалы, пояса, кольца) встречаются одни и те же изображения, связанные с производственно-магическими и то-темическими представлениями [329, с. 15]. Указав на все это, Г. Ф. Гобеджишвили справедливо замечает, что вопрос о взаимоотношениях колхидской и кобанской культур еще не исследован по-настоящему и поэтому сказать что-либо определенное пока что не удается. Но совершенно ясно, что в эпоху поздней бронзы между культурами Западного Закавказья и Центрального Кавказа существовали очень тесные связи, которые сыграли значительную роль в их становлении [24, с. 130 и сл.].
В работе Д. Л. Коридзе, посвященной истории колхской культуры [180], рассматриваются клады бронзовых изделий, обнаруженные на территории Колхиды. Исследовав почти все имеющиеся бронзовые топоры, которые когда-либо обнаруживались на территории Грузии, в том числе и топоры Тлийского могильника, Д. Л. Коридзе делает вывод, что бронзовый топор со всеми своими вариациями возник на территории Колхиды и оттуда распространился на северные склоны Главного Кавказского хребта. В то же время он отмечает, что это отнюдь не говорит о колхском происхождении кобанской культуры и что колхским элементом в кобанской культуре является только боевой бронзовый топор, прототипы которого обнаружены на территории Западной Грузии [180, с. 70, 74]. Заметим, что некоторые исследователи (Ф. Ганчар, Е. И. Крупное) считают прототипами кобанских топоров каменные топоры северокавказской культуры II тысячелетия до н. э.
О. М. Джапаридзе в статье, опубликованной в 1953 г. и посвященной бронзовым топорам Западной Грузии [114, с. 281—300], также останавливается на общих и отличительных чертах колхидской и кобанской культур. Он пишет, что эти две культуры издревле были тесно связаны друг с другом и поэтому характерный для колхидской культуры бронзовый топор нашел большое распространение и в кобанской культуре. Вместе с тем О. М. Джапаридзе отмечает, что отождествление этих двух культур является неправильным. Несмотря на то что они характеризуются некоторыми общими чертами, они в достаточной степени отличаются друг от друга. Определенное сходство намечается, как мы уже говорили, главным образом в предметах вооружения (топоры, кинжалы) [114, с. 288]. В то же время, пишет О. М. Джапаридзе, характерное для западногрузинской культуры копье с расщепленной втулкой отсутствует в кобанской культуре. Не встречаются характерные для колхидской культуры бронзовые мотыги, сегментовидные орудия, плоские топоры, цалды и т. д., что, возможно, объясняется различием в укладе хозяйства. В Кобани, по-видимому, занимались преимущественно скотоводством, а в Колхиде ведущим типом хозяйства являлось земледелие [114, с. 288; 137, с. 131].
Позже подобная точка зрения была высказана Е. И. Крупновым, отметившим, что различие между кобанской и колхидской культурами хорошо выявляется при анализе погребального обряда, керамики, типов топоров, поясных пряжек и т. д. [198, с. 95; 203, с. 59]. Различие проявляется и в полном отсутствии в кобанской культуре характерных для Колхиды бронзовых мотыжек, сечек-ножей и топоров-цалди, и (причем особенно четко) в украшениях, например в типах булавок, налобных повязок, браслетах, ножных кольцах и т. д. Говоря о бронзовых топорах колхидской и кобанской культур, Е. И. Крупнов пишет, что подавляющее их большинство покрыто тонким н довольно сложным орнаментом (гравировкой) и на них нет следов употребления. «Следовательно,— замечает он,— рабочих функций они не несли. Однако более массивные экземпляры, которые никогда не украшались узорами, сохранили следы использования их в работе» [198, с. 98].
Все эти вопросы, и особенно проблема происхождения и развития кобанской культуры, были рассмотрены и в других работах Е. И. Круп-нова, в частности в его капитальной монографии «Древняя история Северного Кавказа» [197].
В этой книге памятники кобанской культуры разделены на три группы. Первая из них — западная, или кабардино-пятигорская. Ее характерные особенности — могильные сооружения в виде очень массивных гробниц или каменных ящиков, в плане приближающихся к квадрату, керамические формы в виде крупных сосудов и мисок хорошего обжига, богато орнаментированных геометрическими нарезны-, ми узорами. Вторая группа — центральная, или северо-осетинская. Сюда включены также Тлийский могильник, Цоисский и Казбегский клады. Для этой группы характерны каменные ящики прямоугольной формы кобанского типа и могилы-колодцы, обложенные булыжником, малые формы хорошей керамической посуды, в основном повторяющие старые формы раннего этапа кобанской культуры. Третья группа — восточная, или грозненская. Она характеризуется грунтовыми могилами, заваленными булыжником, подкурганными захоронениями и керамикой более слабого теста с явным преобладанием скифских степных форм с налепным, щипковым орнаментом (грушевидных корчаг, горшков и невысоких мисок, характерных для культуры скифского типа) [197, с. 178—179].
Таким образом, Е. И. Крупнов выделяет в пределах кобанской культуры три локальных варианта. Кроме того, в его книге рассматриваются или ставятся такие вопросы, как происхождение кобанской, культуры, ее хронология, ареал, хозяйственный тип и общественное-устройство, идеология и международные связи. При локализации вышеуказанных групп кобанской культуры учтены в основном погребальные памятники. По мнению Е. И. Крупнова, в погребальных объектах лучше отражаются древние этнографические особенности, к тому же бытовые памятники на территории Центрального Кавказа все еще слабо изучены [197, с. 179].
Вопрос о взаимоотношении кобанской и колхидской культур был затронут венгерским археологом Ласло Ференци, опирающимся в своей публикации на работы советских археологов. Как отмечает Л. Ференци, в результате новых археологических исследований на Кавказе стало ясным, что вопреки многим родственным чертам кобаиская и колхидская культуры не являются тождественными [450, с. 311—312]. В работе перечисляются те черты, которыми различаются кобанская и колхидская культуры. В то же время Л. Ференци пишет: «Родство, которое можно наблюдать в памятниках этих территорий, соответствует и древней языковой общности местных племен. Племена, жившие в районах рек Терек и Риони, примерно до середины I тысячелетия до н. э. сохранили свою принадлежность к одной языковой семье» [450, с. 312]. В этом с Л. Ференци трудно согласиться, ибо в период расцвета кобанской бронзовой культуры племена Центрального Кавказа не имели письменности и не оставили нам материалов, которые дали бы основание отнести их к той или иной языковой группе.
Еще шире интересующий нас вопрос был освещен другим венгерским археологом, Дьюлой Газдапустай, посвятившим кобанской культуре и ее связям с культурой Передней Азии и Центральной Европы спою кандидатскую диссертацию (65; 524]. На Кавказе в период перехода от бронзы к железу Д. Газдапустай выделяет следующие четыре археологические подгруппы: кобанскую, тлийскую, западногрузинскую И эшерскую [65, с. 105]. Такое деление делается на основании присутствия или отсутствия некоторых типов металлических изделий, разницы в керамике и в погребальном обряде. Как и другие кавказоведы, занимавшиеся бронзовой-культурой Центрального Кавказа, Д. Газдапустай кобанскую подгруппу находит на территории Северной Осетии, Кабардино-Балкарии и Чечено-Ингушетии, а тлийскую подгруппу выделяет по материалам Тлийского могильника. При этом он отмечает, что тлийский бронзовый инвентарь и погребальный обряд сходны с ко-банскими, но в керамике есть разница [65, с. 105—106]. Следует заметить, что в Тлийском могильнике очень мало керамики, так как сосуды в основном изготовлялись здесь из бронзы. Конечно, в керамике Тлийского могильника больше прослеживается восточногрузинское влияние, но есть глиняные кружки, которые полностью совпадают с кобанскими.
Как нам кажется, было бы лучше, если бы Д. Газдапустай вместо термина «подгруппа» пользовался термином «вариант» или «подвариант», ибо понятие «подгруппа» слишком узкое, а в отдельном варианте может быть несколько подвариантов или подгрупп. В другом месте он отмечает, что кобанская бронза является одной из подгрупп общего очага металлургии. Но своеобразный инвентарь кобанской культуры позволяет назвать ее не только местной подгруппой, но и самостоятельной археологической культурой [65, с. 112]. В таком случае неясно, почему Д. Газдапустай избегает употребления слова «культура». В то же время Д. Газдапустай, судя по всему, разделяет мнение К. Шефера, который в своей сравнительной хронологии выделяет эпоху поздней бронзы и раннего железа Кавказа как период кобанской культуры. Однако кобанская культура существовала только на территории Центрального Кавказа, и параллельно с ней во второй половине II тысячелетия до н. э. на Кавказе процветали и другие археологические культуры.
На наш взгляд, кобанская культура в целом сложилась на основе местной культуры предшествующего времени. В области металлообработки кобанская культура испытала сильное воздействие западногру-зинских металлургических очагов. Отсюда шла основная масса металла, здесь возникали и отсюда распространялись и соответствующие типы изделий. Роль горной области Центрального Кавказа, чрезвычайно насыщенной металлическими изделиями этого времени, по всей вероятности, была только ролью вторичного центра, базировавшегося, быть может, частично на местной руде, но питаемого и извне, с юга [144, с. 15; 137, с. 138].
Конечно, между колхидской и кобанской культурами прослеживается удивительное сходство, порожденное глубокими культурно-историческими связями между населением северного склона Главного Кавказского хребта и населением южных склонов, однако между ними много и отличительных черт. Не совсем правы, таким образом, те авторы, которые считают, что начиная с середины II тысячелетия до н. э. на протяжении почти тысячелетия существовала однородная культура— западногрузинско-колхидская [180, с. 149].
Такая однородная культура, впрочем, прослеживается по всему Центральному Кавказу. Однако однородность материальной культуры не может служить свидетельством однородности этнического состава населения этой области. Для суждения об этническом составе населения более важными являются предметы быта, культа и т. д., свидетельствующие о духовной культуре их носителей ярче, чем основные орудия труда и оружие, образцы которых быстро распространялись среди населения больших пространств. В этот период еще очень рано говорить о единстве культуры населения исторической Колхиды, о его культурно-этнической однородности [279, с. 190—191]. И разумеется, нам кажется неправильным объединение лишь на основании бытования общего типа бронзового топора таких обширных областей, как Абхазия, Рача, Лечхуми, Сванети, Северная Осетия и часть Южной Осетии, в один локальный вариант однородной материальной культуры, как это делает в своей кандидатской диссертации Л. С. Сахарова [373, с. 28—30].
Как бы ни была схожа культура отмеченных выше районов, в ней можно, хотя и не очень четко, выделить определенные разновидности или локальные варианты [234, с. 35]. Процесс сложения локальных вариантов позднебронзовой культуры Центрального Кавказа был обусловлен прежде всего объективными закономерностями внутреннего развития этнокультурных особенностей родственных племен, проживавших длительное время на довольно обширной территории. Вместе с тем этот процесс в значительной мере углублялся и ускорялся внешними факторами [481, с. 50]. Выделение ярко выраженных отдельных археологических культур становится возможным лишь начиная с эпохи поздней бронзы [347, с. 164]. Для более раннего периода выделение самостоятельных археологических культур здесь значительно труднее, хотя некоторые исследователи находят возможность говорить о существовании нескольких своеобразных культур и локальных различий в эпоху средней бронзы [347, с. 164; 481, с. 50]. В этом отношении Центральный Кавказ не является исключением, и на его территории в эпоху поздней бронзы мы не найдем ни одного района, материальная культура которого не отличалась бы от культуры другого района.
На территории распространения колхидской культуры в эпоху поздней бронзы и раннего железа существовало несколько локальных вариантов, наиболее характерными из которых были Чорохский, Рача-Лечхумский и Абхазский. Что же касается территории Северной Осетии и горной зоны Южной Осетии, то они составляли самостоятельный локальный вариант позднебронзовой культуры Центрального Кавказа. Об этом свидетельствуют богатые позднебронзовые комплексы Тлийского могильника, а также материалы с территории Северо-Осетинской АССР. Сама западногрузинская культура эпохи поздней бронзы, по нашему мнению, также является локальным вариантом бронзовой культуры Центрального Кавказа конца II — начала I тысячелетия до н. э. Конечно, западногрузинская бронзовая культура имела свои традиции и широкий ареал, но она развивалась в тесном культурно-экономическом контакте с соседними синхронными ей культурами, в том числе кобанской, принадлежавшей одному из аборигенных кавказских племен.
С конца II тысячелетия до н. э. на территории Центрального Кавказа замечается ослабление местных традиций и появление новых форм керамики и бронзовых изделий. Эти формы, видимо, переходили от соседних родственных культур, в первую очередь из Закавказья; с конца VIII в. до н. э. в кобанской культуре появляются и скифские формы, что было вызвано проникновением скифов в районы Центрального Кавказа. Еще в доскифское время племена Центрального Кавказа имели тесные контакты с племенами Прикубанья, Северного Причерноморья и горного Крыма. Об этом свидетельствуют отдельные находки вещей кобанской культуры как в Прикубанье, так и в Крыму [47, с. 54—60; 246, с. 150—159]. На этих связях мы остановимся очень коротко, так как они могут быть предметом специального исследования.
С XIII в. до н. э. население Центрального Кавказа начинает испытывать давление с юга: сначала ассирийское [278, с. 29—30; 277, с. 24, 28, 59, 170—172], а с IX в. до н. э.— урартское [277, с. 60—61]. Кроме того, с середины II тысячелетия до н. э. с севера начинается интенсивное передвижение в предкавказскне степи племен катакомбной культуры [135, с. 47; 263, с. 18; 305, с. 187—188; 221, с. 198], которых, в свою очередь, теснили племена срубной культуры, проникшие в нынешнее Ставрополье и, вероятно, даже дальше на юг [135, с. 47; 210, с. 165; 213, с. 12—14; 199, с. 62—64; 198, с. 88]. Во второй половине II тысячелетия до н. э. в результате каких-то (пока, к сожалению, не установленных) причин произошло перемещение отдельных групп населения Центрального Кавказа на северо-запад, в частности в Крым [246, с. 158]. В Крыму с начала I тысячелетия до н. э. формируется таврская культура, в основе которой, по мнению А. М. Лескова, лежит культура позднебронзового века Центрального и Северного Кавказа. Поэтому можно говорить о тесных этнокультурных связях между населением горных районов Крыма и Кавказа. Об этих связях свидетельствуют выявленные в горном Крыму археологические материалы эпохи поздней бронзы и раннего железа, говорящие о влиянии кобанской культуры [246, с. 156, 158—159].
Особо следует коснуться вопроса о связях между кобанской культурой и культурами Передней Азии и Карпато-Дунайского бассейна. Последний был тесно связан со степной Украиной, а Украина, в свою очередь, через причерноморские степи была связана с Кавказом. Возможно, подобные связи установились в результате межплеменной торговли, которая могла осуществляться по долине Кубани, через степи Украины, а дальше через перевалы Карпатских гор и уже отсюда в бассейны Тиссы и Дуная. Таким путем, вероятно, элементы кавказской бронзовой культуры проникали в гальштаттскую культуру.
Ряд авторов, особенно зарубежных (Вильке, де Морган и др.), отрицают автохтонность кобанской культуры, не допуская возможности наличия в те времена самостоятельной кавказской металлургии и считая, что она имеет гальштаттское происхождение. Другие исследователи, напротив, объясняют связь, существующую между гальштаттской и кобанской культурами, миграциями с Кавказа. Так, французский исследователь И. Дейе выдвинул теорию о том, что в начале II тысячелетия до н. э. какие-то этнические группы переселились с Кавказа в Подунавье. Однако И. Дейе не объясняет, в чем выражается роль этих этнических групп в развитии дунайской культуры поздней бронзы — раннего железа, и даже сомневается в наличии непрерывного развития племен Среднедунайского бассейна эпохи бронзы вплоть до гальштаттского периода [516, с. 69—83].
На наш взгляд, в этом вопросе более прав Д. Газдапустай, указывающий, что существовавшие между Среднедунайским бассейном и Кавказом в эпоху бронзы связи никак не подтверждают теорию о переселении этнических элементов с Северного Кавказа на Запад, или наоборот [65, с. 196—197]. В то же время Д. Газдапустай ошибается, считая, что кобанские бронзовые пластинчатые браслеты с граненой наружной поверхностью и со спиральными концами произошли из районов Центральной Европы [65, с. 229]. Всеми кавказоведами давно признано, что именно этот тип браслета характерен для кобанской бронзовой культуры и с этой территории он мог распространиться как в соседние, так и в более отдаленные районы. Более того, эта форма браслета имеет на Кавказе свои прототипы с XIII в. до н. э. (ожорские, стырфазские и мсхлебские экземпляры).
Посредником в контактах между Центральным Кавказом и Передней Азией было Закавказье, с давних времен тесно связанное с древним Востоком. Эти контакты хорошо прослеживаются в археологических материалах Центрального Кавказа. Среди них в первую очередь отметим бронзовые кинжалы «переднеазиатского типа», отличающиеся особыми рукоятками, внутри заполненными пастой, деревом или костью. Эти бронзовые кинжалы обнаруживаются по всему Центральному Кавказу. На связи с Передней Азией указывают также египетские скарабеи, обнаруженные в брильских погребениях, разноцветные бусы, бусы из голубого фаянса, найденная в Северной Осетии хурритская цилиндрическая гематитовая печать XV—XIV вв. до н. э. и ряд других вещей [198, с. 86].
Таким образом, в период поздней бронзы племена Центрального Кавказа находились в тесном контакте со многими странами Цередней Азии и Европы, однако их культура была вполне самобытной. В интересующую нас эпоху эти племена имели высокоразвитое и достаточно мощное металлургическое производство, на основе которого появился избыток ремесленных продуктов, и это способствовало росту систематического обмена. Заинтересованной в обмене в первую очередь оказывается выдвинувшаяся к этому времени родоплеменная знать [34, с. 35], использующая обмен для своего обогащения.
В изучении кобанской культуры, какой бы исследованной она ни казалась, есть пробелы и нерешенные вопросы. Некоторые из них не могут быть решены скоро, ибо наличный материал слишком ограничен. К числу таковых прежде всего относится проблема языковой и этнической принадлежности носителей кобанской культуры [221, с. 200]. Нет никакого сомнения, что эта культура является автохтонно-кавказской и что ее создали аборигены-кавказцы.
Выше мы отмечали, что одни исследователи отождествляют колхидскую и кобанскую культуры, хотя и видят в них некоторые различия. Другие ученые усматривают здесь две самостоятельные культурные области, развивавшиеся на основе отдельных металлопроизводящих очагов. Между ними прослеживается разница не только в формах и типах бронзовых изделий, но также в погребальном обряде и в керамике, а археологическая культура, как мы знаем, выделяется по совокупности археологических памятников, объединенных близким сходством типов орудий труда, оружия, утвари, украшений, типов построек, погребального обряда и устройства погребальных сооружений [387, с. 3—10; 165, с. 31; 166, с. 37—52; 453, с. 45—55; 454, с. 5—6; 51, с. 17—21; 158, с. 18—37; 57, с. 215]. Нам кажется, что на территории Центрального Кавказа (как на северном, так и на южном склоне Главного Кавказского хребта от Эльбруса до Казбека) в период расцвета бронзовой металлургии была распространена однородная в основных своих чертах материальная культура. Эта культурная однородность вовсе не свидетельствует об этнической однородности Центрального Кавказа в эпоху поздней бронзы и раннего железа, ибо внутри Центрального Кавказа намечаются отдельные локальные производственные микрорайоны.
В эпоху поздней бронзы и раннего железа в культуре Центрального Кавказа различались два основных варианта — северокавказский и южнокавказский. Северокавказский вариант был распространен в горных районах Северной Осетии и Кабардино-Балкарии, южнокавказский— на территории Рача — Лечхуми, Сачхери, Сванети и горного района Южной Осетии. У каждого локального варианта был свой металлургический очаг, который обеспечивал необходимыми изделиями население определенной территории. Кроме того, в каждом из этих двух основных вариантов производились металлические изделия для межплеменного обмена.
По мнению некоторых исследователей, южнокавказский очаг был основным производственным центром, так как там выявлены остатки древних металлоплавильных печей, штолен и шахт, а также формы для отливки бронзовых топоров. Северокавказский металлургический очаг в этом отношении исследован еще недостаточно, и, может быть, именно поэтому на его территории в отличие от территории южнокавказского очага обнаружено намного меньше производственных остатков. Кстати, как раз эта недостаточная изученность послужила причиной отрицания самостоятельности или самобытности кобанской культуры.
В северокавказском варианте позднебронзовой культуры можно выделить два подварианта: североосетинский и кабардино-балкарский. Каждый из этих подвариантов имеет особенности, характерные только для него. В то же время между локальными подвариантамп прослеживается тесная связь.
Археологические исследования позволяют увязать культуру поздней бронзы и раннего железа северного склона Главного Кавказского хребта с предшествующей культурой бронзового периода, а последнюю—с культурой более ранней эпохи. Такая преемственная связь в материальной культуре хорошо прослеживается и в южнокавказском варианте и его подвариантах. На обширной территории этого локального варианта можно выделить несколько отдельных очагов металлургического производства. Они в основном расположены в ущельях рек Ингури, Супсы, Риони, Цхенисцкали, Квирилы, Джоджоры, Большой Лиахви и т. д. Весьма значительными районами бронзовой металлургии в древности были Рача и Лечхуми, где вырабатывалась высококачественная бронза и изготовлялись прекрасные бронзовые изделия.
Есть много данных, свидетельствующих о том, что позднебронзовая культура конца II тысячелетия до н. э. распространялась с южных склонов Главного Кавказского хребта на северные. Здесь создавались периферийные центры, один из которых оказался в районе с. Верхний Кобан. В XII—X вв. до н. э. только в этот район проникла позднебронзовая культура с юга. На сопредельные территории кобанская культура распространилась с начала I тысячелетия до н. э. из района Кобанского ущелья. Такое распространение в периферийные районы позднебронзовой культуры, видимо, было связано с продвижением ее носителей в предгорные районы. Что же касается основного центра этой богатой бронзовой культуры, то он должен был находиться на южном склоне, в районе Рача — Лечхуми и даже в горах нынешней Южной Осетии, которые составляли с горными районами Рача — Лечхуми — Имерети одну большую культурную область.
Создателями этой культуры, на наш взгляд, были иберо-кавказские племена картвельской этнической группы, хотя в ее ареале проживали и некоторые другие племена [280, с. 202; 85, с. 356]. Так, к востоку от картвельских и абхазо-адыгских племен жили вейнахские племена. Интересно отметить, что две главные реки на территории Южной Осетии — Большая и Малая Лиахви — носят название, объясняемое из вейнахских языков. Этот гидроним в более чистой форме сохранился в осетинском языке, где он передается Леуахи (Стыр Леуахи и Чысыл Леуахи). «Леуа» по-вейнахски — снег, ледник, а «хи» — вода. Значит, Леуахи — это снежная (ледниковая) вода. Действительно, эти реки берут свое начало в вечных снегах, расположенных в высокогорных районах Южной Осетии. Этот гидроним (Леуахи) и некоторые другие топонимы свидетельствуют о пребывании на данной территории вейнахских племен [70, с. 54—56]. Оно относится к тому далекому прошлому, когда картвельские племена постепенно продвинулись в высокогорные районы и стали ассимилировать оседлые некартвельские этнические группы. Последние очень быстро растворились и слились с первыми, оставив только некоторые свои топонимы и гидронимы. Этим объясняется то положение, что в горных районах нынешней Южной Осетии многие топонимы и гидронимы не могут быть объяснены ни из грузинского (более ранний), ни из осетинского (более поздний) языков.
