Памятники XII—X вв. до н. э.: погребальный обряд и устройство могильных
сооружений: предметы, связанные с мужским костюмом
автор Б.В. Техов
(Центральный Кавказ в XVI-X вв до н.э.)
Бронзовые пояса, являвшиеся важной частью мужского (а иногда и женского) костюма кавказских племен в эпоху поздней бронзы, давно привлекли внимание исследователей. Еще в 1893 г. немецкий исследователь В. Бельк посвятил специальную работу закавказским поясам из листовой бронзы {507]. В 1895 г. закавказские пояса довольно подробно рассмотрел Р. Вирхов [573, с. 15, 16, 50], а в начале нашего столетия — Г. Вильке [575, с. 39 и ел.]. Позже о них появились работы русских исследователей П. С. Уваровой [441, с. 34—39, 76, 147], А. А. Ивановского [132, с. 108—113], Б. В. Фармаковского [449, с. 37— 50] и др. Советские археологи, занимающиеся изучением древностей Северного Кавказа и Закавказья, также неоднократно упоминают о поясах, но только в связи с определенным комплексом или с определенным кругом вопросов. За последнее время, впрочем, вышли в свет и специальные работы о поясах, найденных на территории Азербайджана [33, с. 83—84; 149, с. 20, рис. 25; 457, с. 63—97], в некоторых погребениях Мцхетского могильника [444, с. 75—78; 446, с. 53—57; 447], на территории Армении [338, с. 242, 249—250; 269, с. 135—140; 270, с. 76—80] и Центрального Кавказа [414, с. 261—300]. Однако в них не учтены новые находки, не вошедшие еще в научный оборот.
Основная масса тлийских бронзовых поясов, о которых и пойдет речь в дальнейшем, выявлена в погребальных комплексах XII— X вв. до н. э. Прежде чем перейти к конкретному материалу, отметим, что первая научная классификация закавказских поясов из листовой бронзы была предложена Р. Вирховым [573, с. 15—16]. По способу отделки и размерам он разделил их на три группы: 1) пояса совершенно гладкие, без орнамента, шириной 4—5 см; 2) пояса, украшенные гравировкой или чеканкой, преимущественно геометрическими фигурами, шириной до 7 см; 3) пояса, поверхность которых сплошь заполнена изображениями птиц, фантастических животных, сценами охоты и т. д., шириной до 10 см и более. Отмеченные три группы, по мнению Р. Вирхова, соответствуют трем хронологическим этапам.
Рис. 95. Бронзовые пояса из Тлийского могильника
Рис. 96. Бронзовые пояса из Тлийского могильника
Многолетние наблюдения при раскопках Тлийского могильника убедили нас в том, что классификация Р. Вирхова в основном правильна. Почти все отмеченные им группы бронзовых поясов изобилуют в тлийских погребальных комплексах. Многие пояса из-за хрупкости бронзового листа, из которого они изготовлены, рассыпались, тем не менее удалось восстановить более 40 экземпляров.
При анализе материала выяснилось, что самые ранние пояса все узкие, шириной от 3 до 7 см. Почти все пояса (за редким исключением) имели на одном конце пряжку, а на другом — приемное отверстие. Это опровергает мнение венгерского археолога Д. Газдапустай, считавшего, что нет находок, которые могли бы указать на то, что пряжки и пояса использовались вместе [65, с. 219]. Дело в том, что Д. Газдапустай исходил из материалов Кобанского могильника, раскопанного без применения научной методологии. В тлийских погребениях нами засвидетельствовано всего несколько случаев отсутствия пряжки в комплексе, в котором имеется пояс из листовой бронзы.
Бронзовые пояса первой группы (рис. 95—96) почти без орнамента, за исключением пунсонных линий по краям. Некоторые экземпляры лишены даже этих незначительных орнаментальных мотивов (рис. 95,2) пли имеют пунсонную линию только на одном краю (рис. 95, 3). На одном из поясов (рис. 95, 23) орнамент несколько богаче. На большей части его наружной поверхности идет ломаная линия, состоящая из точек, пробитых изнутри каким-то специальным орудием, конец которого был закруглен. На краях же пояса из погребения 63 (рис. 96,19) вместо пунсонных линий имеются попарно пробитые сквозные отверстия, через которые пояс прикреплялся к кожаной подкладке.
Во вторую группу (рис. 97—98) выделены пояса, на которых помимо пунсонных линий на краях появляются дополнительные орнаментальные мотивы вроде вертикальных пунсонных столбиков (рис. 97, 2) либо пунсонных рамок по всей поверхности пояса (рис. 97, 5). На одном поясе имеются ромбики, составляющие вертикальные столбики (рис. 97, 3), на другом вся поверхность покрыта линиями из косых зерновидных выпуклин (рис. 98, 2). Наконец, на женском поясе из погребения 208 изображены 11 лебедей. Они помещены в пунсонную рамочку, «плывут» друг за другом и тоже выбиты мелким пунсоном. Крайний, одиннадцатый, лебедь изображен вверх ногами. По краям пояса имеются попарно расставленные отверстия, с помощью которых пояс прикреплялся к подкладке (рис. 98, 5).
Все остальные экземпляры этой группы украшены пунсонными линиями по краям или посередине пояса и изображениями змеи. На большинстве поясов змея одна, на некоторых две (рис. 98, 4, 8, 9), на одном даже три (рис. 98, 5). Большинство изображений выполнено пунсоном. Тела змей извивающиеся, головы овальные, с сильным заострением, или треугольные, глаза четко выражены. На одном поясе (рис. 97, 8) между извивами змеиного тела выбиты мелкие кружочки. На двух других поясах изображение змеи помещено в рамке, состоящей из двойных точечных линий (рис. 97, 6, 12). Поверхность пояса из погребения 50 (рис. 98, 8) разделена на четыре полосы. В двух внутренних полосках, состоящих из пунсонных линий, помещено по одной змее, которые, извиваясь, ползут к тому концу, на котором была
Рис. 97. Бронзовые орнаментированные пояса из Тлийского могильника
прикреплена пряжка. Эти изображения выполнены простыми линиями, а между ними выбито по одному пунсонному кружку.
На поясе из погребения 18 змеи занимают крайние полоски поверхности пояса и обрамлены пунсонными линиями, между ними в полосочке поставлены мелкие кружочки (рис. 98, 4). Змеи в отличие от пояса из погребения 50 изображены тройными пунсонными линиями. На одном конце этого пояса, как и на всех других поясах, имеются отверстия для скрепления его с пряжкой.
Как уже отмечалось, во второй группе выделяется пояс из погребения 208. По краям его имеется чешуйчатый узор, а идущая посередине ровная полоса занята изображениями трех змей. Они ползут одна за другой, у первой и последней хвосты петлевидно заворачиваются книзу, а у средней — вверх, в то время как у змей на остальных поясах хвосты прямые. У средней змеи головная и хвостовая часть не заполнены точечным узором, у последней змеи орнаментом заполнена только головная часть, а изображение первой змеи полностью заполнено точечным узором. По краям пояса пробиты парные отверстия для пришивания пояса к подкладке (рис. 98, 5).
Пояса второй группы, как видно из рисунков, по размерам почти не отличаются от поясов первой группы. Хронологически пояса первой и второй групп почти одновременны, хотя пояса второй группы являются дальнейшим развитием первой. Обе эти группы помещаются в рамках XII—XI вв. до н. э.
Пояса второй группы не только служили для ношения оружия, но и являлись своеобразными украшениями. Кроме того, они имели определенное культовое и магическое значение. Опоясывание поясами, на которых имелись выполненные с большим мастерством изображения змеи, было средством защиты от злых сил или от недугов, что хорошо иллюстрируется этнографическими примерами [339, с. 73].
Третья группа поясов представлена двумя .экземплярами [417, с. 172—174; 414]. Первый пояс найден в погребении 76 почти целым, не хватает только некоторых мест по краям. Длина его — 104 см, ширина— 10,5 см (рис. 99). Поверхность пояса богато украшена сюжетными изображениями. Они настолько совершенны, что приходится думать о предварительном изготовлении трафарета, затем нанесении рисунка на пояс и, наконец, гравировке по металлу резцом.
По верхнему и нижнему краям пояс обрамлен двумя орнаментальными фризами, состоящими из косых штрихов и маленьких полуовальных изображений, напоминающих восточногрузинскую секиру. Эти фигуры расставлены по прямой линии, все они одного размера; некоторые заполнены мелкими точками, другие — мелкими штрихами. На концах пояса пробито по одному отверстию. Здесь же помещены изображения куропаток, расположенные в три ряда. Такие же куропатки изображены между основными фигурами, размещенными на центральной полосе внутри орнаментальных фризов. Некоторые птицы стоят на животных, другие помещены под ними, а две, смотрящие в противоположные стороны,— между горным козлом и стреляющим из лука человеком. Птицы на концах пояса помещены так, что при соединении концов пояса они оказывались головами друг к другу. За ними стоит животное, по-видимому осел, с открытой пастью и травой в ней. Уши приподняты вверх, на шее узкая ленточка, заполненная елочным орнаментом, ноги, шея и голова покрыты узором из мелких точек. На передней и задней частях тела изображены солнце и другие небесные светила, средняя часть тела украшена маленькими, заполненными точечным узором треугольниками. Хвост животного кончается треугольником типа наконечника стрелы. Ноги без копыт.
Рис. 98. Бронзовые орнаментированные пояса из Тлийского могильника
Все остальные фигуры животных направлены в одну сторону — влево'. За ослом следует олень, между четырьмя ногами которого сидит птица; тело, как и у осла, украшено изображением солнца и других небесных светил. Хвост короткий, рога ветвистые, ноги с копытами. Голова оленя приподнята, к кончику морды поднимается змея (рис. 99, 2). За оленем идет козел с высокими крюкообразными рогами; фигура козла полностью повторяет предшествующие фигуры, разница только в рогах. В шею вонзилась стрела, что свидетельствует об охотничьем характере этой сцены. Над крупом козла двойной кружок с крестообразными линиями, видимо солярный знак (рис. 99, 3). За изображением козла две цесарки: верхняя смотрит направо, нижняя — налево (рис. 99, 4 и 5). Далее идет схематическое изображение человека с треугольным ртом, маленькой бородой и короткими волосами. Он опоясан и, видимо, одет в панцирь. Правой рукой человек держит лук и стрелу сложной конструкции, а левой берет стрелу из привязанного к плечу колчана.
За колчаном и стрелой — изображение птицы с повернутой назад головой, стоящей перед рогатым животным — быком, туловище которого имеет ту же форму, что и у всех предшествующих фигур животных. Разница только в том, что у быка длинный пушистый хвост. Над головой быка — две птицы, хватающие друг у друга рыбу (рис. 99, 7), под животом — солярный знак, а над хвостом крест, также являющийся солярным знаком. Изображения подобных знаков на этих поясах и других бронзовых изделиях связаны с солнцем, т. е. в конечном счете с культом плодородия [291, с. 45—50; 290, с. 19]. За быком следует олень, повторяющий форму первого. Перед ним — крест, такой же крест между передними и задними ногами, а над хвостом оленя двойной кружок с солярным знаком (рис. 99, 8).
Очень интересным является изображение кабана. У него правильно выведенные ноги с копытами, длинное рыло, приподнятые заостренные уши, большие, сильно выступающие клыки и щетина по всей спине. Хвост кабана скручен в петельку, тело покрыто ромбами и треугольниками, часть которых заполнена точечными линиями. На спине кабана— три птицы. Две из них обращены друг к другу в драчливой позе, третья повернута в сторону следующего за кабаном животного и дерется с птичкой, сидящей на его морде (рис. 99, 9).
За фигурой кабана — изображения креста и козла, повторяющие предыдущие (рис. 99, 10). На морде и на крупе козла стоит по одной птичке. За козлом опять олень с двумя птицами (одна под животом, другая на крупе) и солярным знаком спереди. Он повторяет форму предшествующих оленей (рис. 99, 11). За оленем следует весьма интересное изображение всадника. На низкорослом коне сидит сильно схематизированная человеческая фигурах маленькой бородой и короткими волосами, опоясанная и держащая в правой руке плеть с тремя хвостами, кончающимися плоскими кончиками. На уздечке коня висит человеческая голова, по-видимому, побежденного врага. Левой рукой всадник держит лук сложной конструкции, за которым изображен колчан со стрелами. Хвост коня длинный и пушистый (рис. 99, 12). За всадником изображения куропатки и солярного знака, а за ними — еще один осел, такой же, как и первый, только стоящий слева направо, мордой к первому изображению (рис. 99, 13). На спине этой фигуры сидит птица, между ногами помещен солярный знак. Пасть с травой открыта.
Часть имеющихся на поясе изображений напоминает охотничью сцену: как уже говорилось, пущенная стрелком стрела вонзилась в шею горного козла. Кроме того, на поясе можно видеть и другую, не
менее важную сцену: возвращение из похода. Всадник захватил добычу и повесил голову побежденного врага на уздечку коня. В захваченной у врага добыче имеются бык, козы, ослы и т. д. Любопытно отметить, что в урартских клинообразных надписях неоднократно упоминается количество крупного и мелкого рогатого скота, которое урарты захватывали и угоняли из Закавказья. Так, в летописях Сарду-ра указано, что за два похода в Закавказье было угнано 23 194 головы крупного рогатого скота и 63 420 голов мелкого рогатого скота [334, с. 75]. Царь Сардур II во время похода одного года в разные районы Южного Закавказья захватил 3500 коней, 40 353 головы крупного рогатого скота и 214 700 голов мелкого рогатого скота (277, с. 327]. У урартов была письменность, и важнейшие военные походы и другие события они фиксировали. У горцев, оставивших рассмотренный орнаментированный пояс, не было письменности, поэтому подобные сюжетные сцены представляют для нас весьма важный исторический источник.
Одна из наиболее интересных деталей пояса — это изображение всадника, на уздечке которого висит голова побежденного врага. В Закавказье подобных изображений на бронзовых предметах нет. Что же касается Центрального Кавказа, то здесь имеется вторая такая находка и связана она с Кобанским могильником. П. С. Уварова опубликовала небольшой фрагмент пояса из листовой бронзы, на котором мы находим точно такую же человеческую голову, подвешенную к уздечке [441, с. 37, рис. 41].
Отмеченная деталь невольно заставляет вспомнить сообщения письменных источников последующего периода. Так, обычай подвешивания головы побежденного врага к уздечке коня существовал у скифов. По сообщению Геродота, скифский воин приносит к царю головы всех убитых им в сражении, потому что принесший голову получает долю из захваченной добычи [75, с. 202]. Сцена на рассмотренном поясе соответствует рассказу Геродота. Комплекс, в котором был найден пояс, еще не содержит железа и датируется временем не позже чем вторая половина X в. до н. э. А это говорит о том, что в горах Центрального Кавказа в конце II — начале I тысячелетия до н. э. жили племена, обычаи которых были близки скифским. Могло ли быть между ними и скифами этническое родство, сказать нельзя, однако для такого предположения достаточна отмеченная выше важная деталь. Подобные факты можно привести и из нартского эпоса осетин.
Второй пояс в некоторых деталях совпадает с первым, но в целом очень своеобразен. Он сохранился очень плохо, и мы лишены возможности полностью описать детали композиции и отдельные сцены. Как и на первом поясе, изображения и орнамент поражают тонкостью и изяществом работы. Ширина пояса—12,3 см, длину его определить нельзя, но по сохранившимся частям можно судить, что он имел такую же длину, что и первый пояс (рис. 100). По его краям идет двухрядный фриз. Наружный ряд состоит из треугольников, которые острыми углами обращены в сторону внутреннего ряда фриза. Треугольники заполнены поочередно точечным и штриховым узорами. Внутренний ряд фриза вдвое шире первого и состоит из параллельно расположенных спиральных завитков, перевитых между собой вдоль и поперек. Через каждые четыре ряда спиралей помещена семиконечная звезда. Фриз в целом находится между тремя параллельными линиями, состоящими из косых штрихов, причем штрихи первой и третьей линий имеют наклон слева направо, средней — справа налево.
В каждой звездочке помещены концентрические круги, а на концах треугольных лучей — по два кружочка из мелких точек. Такие же двойные кружочки имеются вначале и через каждые четыре спиральных завитка слева и справа от каждой звездочки. В этих кружочках на концах семиконечных звезд можно видеть изображение семи светил и семи небес. В астральной символике народов Кавказа число семь встречается часто. В частности, весьма распространенным является изображение семи змей. Это особенно четко прослеживается с эпохи поздней бронзы. Число семь сохранило свое сакральное значение и в более поздние времена. Что же касается спирального узора, то он был характерен для всего Закавказья еще с энеолитического времени [270, с. 77].
Вис. 99. Богато орнаментированный бронзовый пояс из погребения 76 Тлииокого могильника
Центральная полоса поверхности пояса занята охотничьей и другими сценами. В «начале» пояса стоит человеческая фигура, правая рука которой чуть приподнята, а левая отодвинута назад, чтобы вытащить стрелу из висящего на плечах колчана (рис. 100, /). Последний украшен крестом из косых штрихов и точечным узором и обрамлен точечной линией. В нем находятся четыре стрелы, треугольные кончики которых помещаются в специальном гнезде. Фигура покрыта пунктиром, что, видимо, является имитацией панциря. Стрелок опоясан, ноги босые, как и у стреляющей из лука фигуры на бронзовом топоре Кубанского могильника [441, с. 20, рис. 23]. За этой фигурой следует олень с высоко поднятой головой, поражаемый змеей, поднимающейся к его морде (рис. 100, 2). Подобные композиции встречаются на ажурных поясных пряжках более позднего времени [418, с. 54, рис. 3, 3]. Тело и рога оленя заполнены пунктиром, а также изображениями солнца и других небесных светил. Эта фигура очень близка к аналогичному изображению первого пояса. За оленем опять охотник, стреляющий из лука сложной конструкции. Снаряжение у него такое же, как и у первого стрелка, только рядом с колчаном изображена птица, видимо цесарка.
Далее на поясе изображено животное с открытой пастью и травой в ней, с острыми приподнятыми ушами. Длинный хвост опущен вниз, а затем дугообразно загибается вверх, вокруг хвоста проставлены точки, а сам он заполнен штриховкой (рис. 100, 4). Животное только формой хвоста отличается от подобного животного (осла) первого пояса. На туловище животного помещены изображения солнца и других светил, а на спине стоит птица головой к хвосту животного. Затем следует козел с приподнятой головой, крюкообразными рогами и бородой. Тело козла покрыто точечным узором и фигурами пяти птиц, на спине—изображение креста. Далее —фигура оленя, от которой сохранились рога и задняя часть тела.
Еще правее на поясе изображена бытовая сцена (рис. 100, 7). На низких скамьях сидят двое опоясанных мужчин, одетых в панцири, с короткими бородами и коротко постриженными волосами. На ногах у одного из них обувь, форма которой трудноразличима, другая фигура босая. Левая фигура держит в правой руке сосуд с двумя ручками, а в левой руке —зауженный в середине бокал. Перед правой фигурой круглая вещь, по-видимому ритуальный пирог, на котором изображено семь двойных кружочков. Эти кружочки, очевидно, связаны с небесными светилами. В центре круглого предмета —два полуовальных выступа (возможно, изображения луны и солнца), а чуть выше —кубок и два не совсем ясных изображения, видимо ноги животного. Одна из них находится в левой руке правой фигуры; правой рукой эта фигура режет кусок мяса.
Рассматриваемая сцена напоминает пиршество после удачной охоты. Любопытно отметить, что подобные изображения продолжают бытовать и на некоторых памятниках более позднего периода. Так, на штампованных поясах закавказских карасов мы видим человеческие фигуры с кубками в руках [261, табл. 45, 192а]. Сходные изображения имеются на дольменообразном склепе № 1 Верхнего Прикубанья [219, с. 55—56, рис. 18; 220, с. 108—110; 223, с. 139, рис. 20]. Как видно, техника и стилизация этих средневековых памятников традиционны и известны еще в эпоху поздней бронзы и раннего железа.
Рис. 100. Богато орнаментированный пояс из .погребения 74 Тлийского могильника
За сценой пиршества следует лошадь (?), с травой в открытой пасти и крестами над спиной (рис. 100, 8). Далее на поясе помещена голова быка. Под мордой — изображение креста, а на туловище, по-видимому, имелись такие же фигуры, какие имеются на теле предшествующего животного. На следующем фрагменте изображен еще один сосуд с двумя ручками, а за ним — хвост и задняя часть животного, идущего в отличие от других слева направо. Остальная часть пояса представлена отдельными фрагментами. На фрагменте одного конца пояса сохранилось пять отверстий, на другом — два, причем посередине этих фрагментов имеется по одному широкому отверстию, с помощью которых пояс, по-видимому, завязывался кожаным шнурком. Вероятно, эти пояса для придания им прочности прикрепляли на какую-то основу. Для подобных целей по краям пояса обычно пробивались сквозные отверстия; однако на рассматриваемых экземплярах таких отверстий нет, и, следовательно, они прикреплялись к подкладке каким-либо иным способом. Возможно, эти два пояса надевались их владельцами не ежедневно, а во время исполнения определенного ритуала, и поэтому не было необходимости пришивать их к кожаной или иной подкладке.
По характеру орнаментики второй тлийский пояс близок к поясу из Маралын-Дереси [225, с. 51, табл. XXV], с той разницей, что на последнем отсутствуют семиконечные звезды между спиральными плетениями. Кроме того, на тлийском поясе фриз начинается с треугольников, а на маралын-дересском экземпляре треугольники размещены внутри спиральных переплетений. Треугольники на поясе из Маралын-Дереси заполнены точечным узором, в то время как на тлийском экземпляре таким узором заполнена только их часть. Сходство прослеживается и между изображенными на поясах фигурами стрелков, животных и солярных знаков, хотя последних на маралын-дересском поясе только два, а на тлийских поясах их много. На поясах из Тли все фигуры расположены в один ряд и в основном направлены в одну гторону, а на маралын-дересском поясе двурядное положение фигур, причем большая их часть направлена справа налево, а меньшая — слева направо. Близки к изображениям тлийских поясов маралын-дерес-ские рисунки колчанов со стрелами, кабана, фантастического коня.
Есть некоторое сходство и между отдельными деталями триалетского [538, с. 46—47, рис. 5] и второго тлийского поясов, но следует отметить, что различий между ними больше, чем сходства. Ближе стоят к поясам из Тли пояса из Чабарухского и Пасанаурского кладов [152, с. 19—22; 538, с. 62—63, рис. 14], однако и они отличаются некоторыми весьма существенными орнаментальными мотивами. Впрочем, производство бронзовых орнаментированных поясов всегда было ручным и индивидуальным, и найти два совершенно одинаковых экземпляра невозможно даже среди изделий одного мастера.
Обнаруженные на территории Грузии орнаментированные пояса в основном связаны с изобразительным искусством кобанской бронзы. Почти все изображения — и реальные, и фантастические — встречаются на кобанских топорах, пряжках, кольцах и других изделиях. В свое время Б. А. Куфтин отмечал, что лелварские и цалкинские пояса полностью входят в «кобанское искусство, которое находит в них свое высшее выражение» [225, с. 51]. В этой связи нельзя не остановиться на одном весьма интересном тлийском экземпляре, покрытом своеобразным орнаментальным узором, выполненным в чисто кобанском изобразительном стиле.
Рис. 101. Пояса с изображениями лошадей и змеи из Тлийского могильника
Пояс из погребения 224 [423, с. 362] изготовлен из бронзового листа, по краям которого пробиты круглые отверстия, образующие четырехугольную рамку. Отверстия эти, по всей видимости, служили для скрепления пояса с подкладкой. Один конец пояса оставлен без орнамента, а вся остальная поверхность покрыта изображениями 21 лошадиной фигуры, взятыми в пунсонную рамку. Такая же узкая продолговатая рамка, пробитая по центру поверхности пояса, является как бы разделяющей фигуры полосой. Десять лошадей помещены над ней и девять под ней. Все они изображены в состоянии галопа, слева направо, имеют пушистые хвосты, изогнутые шеи и покрытое вертикально расставленными точечными линиями тело. На правом конце пояса— две лошади друг против друга, а на левом конце пунсонной рамки помещено изображение одной лошади снизу вверх, т. е. к верхнему краю пояса. Все изображения выполнены гравировкой, пробитой изнутри. Они настолько одинаковы, что трудно различить их по деталям (рис. 101, /—2). С поясом не оказалось пряжки, и поэтому нельзя сказать, как им опоясывались.
Изображения лошадей на рассматриваемом поясе очень близки изображениям на некоторых бронзовых топорах Тлийского могильника, а также фигурам двух лошадей на втулке бронзового наконечника копья из с. Дзомаг [227, с. 174, рис. 42, /]. Изображения дзомагского копья, в свою очередь, по стилю и композиции сближаются с изображениями на бронзовом копье из с. Ешери [227, с. 212, рис. 39]. Следует отметить, что лошади рассматриваемого пояса имеют по четыре ноги, причем с копытами, а изображения на втулке дзомагского и ешерского наконечников копий — только по две ноги, кончающиеся плоскими плавниками.
Лошадиные фигуры тлийского пояса имеют, видимо, не только чисто декоративное значение. Они могут быть связаны с производственно-магическими и пережиточно-тотемистскими представлениями. О культе лошади у древних жителей Тли свидетельствуют не только отмеченные выше изображения, но также литые бронзовые фигурки лошади, обнаруженные в погребениях второй половины XII—X в. до н. э. (о них см. ниже). Судя по многочисленным археологическим материалам, культ лошади был широко распространен на Кавказе и связан с культом солнца [43, с. 97]. Кроме того, в древнее время был распространен обряд принесения .лошади наряду с другими животными в жертву. На территории Грузии засвидетельствовано множество фактов заклания лошади при погребении человека (Цицамури, Геби, Мцхета, Бори, Клдеети, Урбниси) [23, с. 65]. В Монастери, Сохта, Самтавро, Клдеети, Урбниси и Бори зафиксированы также отдельные погребения лошадей [23, с. 65—66]. Факты захоронения конского черепа и отдельных частей его убора были засвидетельствованы и в самом Тлийском могильнике [417, с. 170, рис. 6, 2—5]. Детали конского убора найдены в ряде памятников Грузии. Кроме того, во многих погребениях, выявленных на территории Грузии, были найдены скульптурные изображения лошадей и всадников, также свидетельствующие о культе лошади [23, с. 66; 153, с. 69; 85, с. 249—250], который многими исследователями связывается с культом божества солнца Митры. Культ коня-солнца появился в Грузии на самостоятельной почве, подготовленной долгим использованием коня как в хозяйстве, так и в военном деле, что обусловило участие лошади или соответствующих ее изображений в погребальном ритуале вплоть до III в. н. э. [249, с. 194].
Данный вопрос детально рассматривается Б. А. Куфтиным при анализе материала из поселения Даблагоми [227, с. 200—218]. Он полагает, что хтонический характер культа лошади и тесная связь ее с душой человека выражались в Западной Грузии, как у этрусков в Италии (в росписях их гробниц), в обязательном ритуальном участии лошади в похоронном обряде у мегрел и абхазов [227, с. 213]. При погребении знатного лица у мегрел процессию родственников провожали до церкви десять всадников, сидевших в седлах, положенных задом наперед {275, с. 341]. В Абхазии лошадь покойного (будь то мужчина или женщина) присутствовала в полном убранстве при выносе умершего во двор и замещала самого умершего в день поминальных скачек [103, с. 178 и 187; 134, с. 541—546]. Последние должны были помочь душе умершего, еще находящейся до этого времени среди живых, достигнуть того света, преодолев все препятствия на пути [227, с. 214].
Обряд жертвоприношения лошади был широко известен у скифских племен. По рассказу Геродота, вокруг могилы скифского царя устанавливались трупы лошадей, предназначенных сопровождать его в загробный мир: их разрезали, очищали брюхо от внутренностей, набивали его соломой и затем зашивали. В таком виде «лошади» ставились на подпорки и располагались вокруг могилы [75, с. 205]. Эти сведения греческого историка были подтверждены раскопками скифских курганов, в которых человеческие костяки оказались в окружении множества лошадиных скелетов (26, с. 18—19, 26—27, 36, 39 и ел.]. Очень близок к этому обряду скифов обычай посвящения коня покойнику у осетин. С этим же культом можно связывать путешествие нарт-ского героя Сослана на траурном коне в загробный мир и возвращение его из этого мира. Когда конь Сослана упал от полетевших в копыта стрел, он, умирая, сказал хозяину: «Как только умру я, ты быстро, но осторожно, не причинив никакого изъяна, сними с меня шкуру и набей ее соломой. Потом сядь верхом на чучело мое, и, кто знает, может быть, я и донесу тебя до дома» [319, с. 165].
Здесь прослеживается явная связь между конем Сослана и «траурными конями» скифов, о которых сообщает Геродот. Можно ли, спрашивает Ж- Дюмезиль, отделить «траурных коней» скифов, на которых царь въезжает в загробный мир, от «траурного коня» Сослана?
В нартских сказаниях лошадям приписываются чудесные свойства: они понимают язык человека, отвечают на все вопросы, убивают и поедают противников своего хозяина, дают советы и т. д. Вера в сверхъестественные свойства коня сохранялась у осетин до начала XX в. По описанию Г. Ф. Чурсина, еще в 1924 г. в осетинских селах можно было наблюдать насаженные на шест лошадиные черепа, которые служили оберегами против дурного глаза и всякой напасти [496, с. 59—60]. В качестве средства, ограждающего от действия дурного глаза, насаженные на воткнутый в землю шест лошадиные черепа были зафиксированы также в Кахети, Карталинии, Имерети, Гурии, Мегрелии, Сванети, у кабардинцев, абазин, карачаевцев, балкарцев, азербайджанцев и др. [494, с. 14]. Наряду с лошадиными на забор нередко вешали коровьи и бараньи черепа.
Таким образом, имеющиеся на бронзовом поясе из погребения 224 изображения лошадей имеют скорее религиозно-мифологический, нежели чисто декоративный характер.
Вопросами происхождения и распространения поясов из листовой бронзы (особенно орнаментированных экземпляров третьей группы) занимались многие исследователи. Некоторые из них считали эти пояса переднеазиатскими. Так, Б. В. Фармаковский, рассматривая пояса Кавказа и Закавказья, расчленяет имеющиеся на них композиции на отдельные детали, в которых видит черты искусства различных культурных областей: микенские, египетские, ассирийские, вавилонские и т. д. [449, с. 40]. Особенно большое влияние на кавказские пояса, по его мнению, оказали памятники хеттского искусства [449, с. 41—42]. Б. В. Фармаковский отмечает, что сходство кавказских поясов с произведениями хеттского искусства в композиции, в мотивах фигур и орнамента, в характере рисунка и т. п. приводит к мысли, что между поясами и хеттскими памятниками есть несомненная связь и что в общем пояса надо датировать X в. до н. э., как скульптуры из Зенд-жирли и хеттский рельеф из Богазкея, на котором изображена фигура с таким поясом [449, с. 44]. Б. В. Фармаковский заключает, что кавказские бронзовые пояса скорее всего являются остатками древнего хеттского искусства [449, с. 49].
По мнению А. А. Ивановского, закавказские пояса резко отличаются от поясов других областей, а орнамент каждого из них имеет свои, ему одному только принадлежащие, особенности; на каждом поясе заметна индивидуальность мастера, его делавшего, и нет случая, когда бы орнамент одного пояса представлял собой копию другого [132, с. 111].
Венгерский археолог И. Бона полагает, что бронзовые пояса рас-
пространились из Передней Азии и через Кавказ или Причерноморье достигли района Среднедунайского бассейна [511, с. 50, прим. 10]. Отвечая на высказанное И. Боной предположение, Д. Газдапустай пишет, что бронзовые пояса сформировались в тех местах, где были распространены широкие кожаные пояса. Д. Газдапустай полагает, что не надо искать один определенный центр их происхождения, что они могли развиваться в разных районах — в Среднедунайском бассейне, в Южной России и на Кавказе [65, с. 227]. Вместе с тем тот же исследователь, отмечая малочисленность кобанских бронзовых поясов, полагает, что они не имели широкого распространения у местного населения данной эпохи и что в их появлении здесь определенную роль сыграли другие, в том числе среднедунайские, районы [65].
Здесь прослеживается явное противоречие: если пояса «развивались на Кавказе» из кожаных поясов, то почему в их происхождении сыграли роль среднедунайские районы? Материалы Тлийского могильника позволяют представить себе и прямо противоположный путь — с Кавказа через Северное Причерноморье в район Среднего Дуная. В работах украинских археологов, занимающихся археологией бронзового и раннежелезного периодов, довольно обстоятельно рассматривается вопрос о том, что в эпоху поздней бронзы скотоводческие племена стали перемещаться с Центрального Кавказа через Кубань и Тамань на Керченский полуостров, а затем дальше, в горные районы Крыма [246, с. 158]. Они несли с собой все элементы материальной культуры, которые через территорию Украины очень легко могли попасть и в районы Среднедунайского бассейна.
Самые древние пояса, по-видимому, изготовлялись из коры дерева или из кожи. Кожаные пояса, в частности, должны были существовать у первобытных охотников, а затем у древних скотоводов. Кавказ же был одним из районов, где уже с III тысячелетия до н. э. складывалось интенсивное скотоводческое хозяйство. Занимаясь разведением крупного и мелкого рогатого скота, древние кавказцы, вероятно, не могли не изготовлять хотя бы самые простые ремни, а затем и кожаные пояса, которые из-за плохой сохранности кожи в земле до нас не дошли. Во II тысячелетии до н. э. горные райны Центрального Кавказа становятся одним из крупнейших центров металлургии и металлообработки в Европе. Наряду с различными предметами вооружения древнекав-казские племена стали изготовлять пояса из листовой бронзы, которые и заменили кожаные. Первые пояса из металла, по-видимому, попросту были имитацией кожаных экземпляров.
Археологический материал из районов Центрального Кавказа свидетельствует, что рассматриваемые пояса из листовой бронзы изготог-лялись на месте, из местного сырья и местными мастерами. На богато орнаментированных поясах помещены изображения животных, которые были и по сей день являются характерными для фауны Центрального Кавказа. Бытовые и охотничьи сцены, изображенные на поясах, характеризуют материальную и духовную жизнь местных племен, их представление об окружающей природе и т. д.
Многочисленную группу бронзовых изделий, связанных с костюмом, представляют бронзовые пряжки. Они очень тесно связаны с поясами из листовой бронзы и часто обнаруживались вместе с ними (так, среди наиболее ранних поясов почти нет экземпляров без пряжки). Пряжки изготовлялись в соответствии с поясами и имели определенное количество отверстий, с помощью которых они скреплялись с ними.
У всех пряжек имеются чуть выступающие, а затем отогнутые внутрь крюки, для которых на другом конце поясов пробивались отверстия для застегивания.
Ранние пряжки все маленькие, с числом отверстий от трех до шести. Одна группа пряжек лишена орнамента (рис. 102, 1—19), на пряжках другой группы можно заметить самые различные орнаментальные узоры: сетчато-заштрихованные рамки или ленты, ломаные линии, спираль, изображения рыбы, извивающейся змеи и т. д. (рис. 102, 29—43). Как уже отмечалось, большая часть ранних поясов лишена орнамента. Некоторые найденные с ними пряжки также не орнаментированы, другие же частично украшены узорами. В одном случае на пряжке оказалось даже скульптурное изображение бараньей головы (рис. 96, 12). В могильнике Тли эта пряжка единственная, зато в Кобанском могильнике подобных пряжек больше [441, табл. XXVI, /, табл. XXXVII, 3]. Совершенно аналогичная пряжка была найдена Б. А. Куфтиным в погребении 11 правобережного Беш-ташенского могильника, комплекс которого датируется эпохой поздней бронзы [225, с. 68, рис. 70, табл. XLIX]. Комплекс из Тли, который содержит пряжку со скульптурной головой барана, датируется концом XI—X в. до н. э. К этому же времени относятся кобанские пряжки подобного типа.
С усложнением орнаментальных мотивов на поясах из листовой бронзы пряжки тоже становятся более орнаментированными. Почти с каждым орнаментированным поясом встречалась пряжка с тем или иным видом орнамента (рис. 97, /, 4, 7, 9, 11, 13). Следует отметить, что по размерам и технике литья они мало чем отличаются от тех экземпляров, которые найдены с неорнаментированньши поясами. Правда, на некоторых из них появляются сплошные елочные или геометрические узоры (рис. 97, 4, 11, 13; рис. 102, 20—25). Эти пряжки, как и другие, помещаются в хронологических рамках XII—X вв.до н.э.
С двумя богато орнаментированными поясами пряжек не оказалось. В то же время целая серия бронзовых пряжек была найдена без поясов. Они, по-видимому были прикреплены к кожаным поясам (рис. 102, 44—55). На некоторых из них появляются изображения оленя (рис. 102, 54—55), собаки [416, с. 174, рис. 10, 4; 417, с. 174, рис. 10, 8] и т. д.
Особого внимания заслуживают пряжки в виде правой человеческой руки (рис. 102, 57—60). На одной из них имеется также скульптурное изображение собаки (рис. 102, 56),. Подобные пряжки очень редки в позднебронзовых комплексах Центрального Кавказа, и близкие аналогии им можно привести только из Кобанского могильника, где некоторые экземпляры вместо пяти имеют по шесть пальцев. Эти бронзовые предметы, вероятно, не только выполняли функцию пряжки, но имели также определенное магическое назначение.
В позднебронзовых комплексах Центрального Кавказа помимо пряжек встречены привески в виде кистей человеческих рук. Как пряжки, так и привески, очевидно, были оберегами, ограждавшими человека от злых духов и несчастий [494, с. 4—5]. Кроме того, древнедавказские мастера очень часто изготовляли изображения той или иной части человеческого тела, служившие символом больной части тела, о выздоровлении которой мечтал пострадавший горец [197, с. 367]. Возможно, что интересующие нас поясные пряжки носились теми людьми, у которых либо отсутствовала, либо была обессилена кисть руки. В связи с этим большой интерес представляет тлийское погребение 276, в котором оказался скорченный женский костяк, лежавший на правом боку, головой на северо-запад. Все кости погребенной сохранились хорошо, отсутствовали только лучевая и локтевая кости правой руки, а плечевая кость той же руки оказалась деформированной. Исходя из общего положения костяка можно предположить, что у погребенной при жизни отсутствовала левая рука до локтя, а выше локтя она была недействующей. Именно поэтому, вероятно, на грудь погребенной была положена кисть руки, отлитая из бронзы.
Изображения раскрытой кисти руки сохранились в культуре многих народов Кавказа. Такие изображения, в частности, часто вырезались на главных столбах и перекладинах крестьянских домов типа дарбази, а также на могильных плитах Грузии позднего средневековья [40, с. 51—52]. Раскрытая кисть руки играла исключительную роль в родовых обычаях хевсур. Обычай требовал от хевсура при удовлетворении кровной местью отрезать у врага кисть правой руки и прибить этот трофей к наружной стене своего дома, где под влиянием ветра и солнца происходила ее естественная мумификация. Аналогичный обычай был известен у тушин [40, с. 52]. засвидетельствован он и в некоторых сказаниях осетинского народного эпоса. Так, например, в сказании «Как Батрадз отомстил за смерть отца» повествуется о том, как Батрадз отомстил убийце своего отца Сайнаг-алдару. Убив Сайнаг-алдара, Батрадз решил отрубить его правую руку и захватить ее с собой, так как нарты могли не поверить, что он действительно убил Сайнаг-алдара [319, с. 325].
К концу X—IX в. до н. э. маленькие, с отверстиями от трех до семи, бронзовые пряжки заменяются высокими пряжками, которые встречаются в основном без поясов из листовой бронзы. То же самое можно сказать о многочисленной серии высоких пряжек Кобанского могильника, многие из которых инкрустированы железом. Они, как и тлийские экземпляры, распространяются с конца X в. до н. э. и бытуют до конца VII в. до н. э. Эти пряжки принадлежали кожаным защитным поясам, которые не сохранились, что послужило поводом для некоторых исследователей категорически отрицать находки пряжек с поясами из листовой бронзы. Выше нами были приведены примеры того, как бронзовые пояса и пряжки использовались вместе. Нет ничего удивительного в том, что из Кобанского могильника известна целая серия пряжек, не связанных с бронзовым поясом: ведь исследователи этого памятника не придавали значения предметам, найденным in situ. Что же касается высоких поясных пряжек, то они, как уже отмечено, использовались с кожаными поясами, остатки которых всегда оставались незамеченными. Однако это вовсе не говорит, будто «нет находок, которые могли бы указать на то, что они были использованы вместе» [65, с. 219].
В памятниках эпохи поздней бронзы Среднедунайского бассейна имеются поясные пряжки, которые, по мнению венгерских археологов, очень близки кавказским. И. Бона, посвятивший им специальную работу, выводит их из костяных поясных пряжек II слоя Трои [511, с. 50—51, рис. 2]. Возможно, что в Среднедунайский бассейн поясные пряжки действительно распространились из Малой Азии. Но гипотеза о среднедунайском происхождении кавказских пряжек [65, с. 219] лишена всякого основания. Если бы это было так, то подобные пряжки выявились бы где-нибудь на территории между Кавказом и Средне-дунайским бассейном, а таких находок нет. Насколько нам известно, пряжки Центрального Кавказа составляют самостоятельную группу бронзовых изделий и за пределами этого региона не получили широкого распространения. Что же касается более поздних пряжек, т. е. пряжек VII—VI вв. до н. э., то они выявлены на более широкой территории Северного Кавказа и Закавказья. Таким образом, рассмотренные поясные пряжки являются, безусловно, порождением местной культуры эпохи поздней бронзы и раннего железа (197, с. 103], и нет никакого смысла связывать их с некоторыми производственными микрорайонами Центральной Европы.
Одним из важных компонентов костюма племен Центрального Кавказа эпохи поздней бронзы и раннего железа была дугообразная фибула — особый вид застежки, служивший в древности не только для скрепления одежды, но и как украшение. Встречаемые в памятниках Центрального Кавказа фибулы однотипны, особенно те, которые попадаются в комплексах XI—X вв. до н. э. Они являются одним из характернейших предметов кобанской бронзы и выявлены почти во всех памятниках эпохи поздней бронзы северного и южного склонов Главного Кавказского хребта.
Памятниками, давшими наибольшее количество дугообразных фибул, являются Кобанский и Тлийский могильники. В кобанских древностях П. С. Уварова выделила два типа фибул: простые дугообразные и фибулы с сильно вздутыми в середине дуги и перехваченными по концам кольцеобразными выступами [441, с. 54]. Что касается тлийских комплексов, то в них представлена самая многочисленная серия бронзовых дугообразных фибул. Это застежки с простой одночленной иглой, которая является продолжением дужки, составляя с нею одно целое. Кончик иглы помещается в иглодержательном канале, кончающемся незначительным загибом в одну сторону. Дуговая часть фибулы украшена елочным орнаментом.
Всего в погребальных комплексах Тлийского могильника зафиксировано более 120 дугообразных фибул, из них более 30 имеют орнаментальные мотивы и на приемной части (рис. 104). Самые ранние фибулы, появившиеся около конца XII в. до н. э., по форме более простые и изготовлены из сравнительно тонкой бронзовой проволоки круглого сечения (рис. 103, /—8, 11—13). Часть этих фибул покрыта либо сплошным елочным узором, либо отдельными поясами из тех же елочек. Приемная часть фибул утончена, но еще не расширена. Арочная часть у некоторых экземпляров изогнута полуовально, в то время как у других она по-настоящему дугообразная. Постепенно эти фибулы подвергаются изменению: дужки утолщаются и становятся более вздутыми, елочные узоры на них становятся крупнее. По сравнению с ранними фибулами приемная часть последующих более расширена. У всех имеющихся в нашем распоряжении фибул на одном конце дугообразной части иглы делают полный оборот — петлю, а далее направлены к приемной части. Только на одной фибуле вместо одного имеются два полных оборота (рис. 103, 20), хотя устройство дугообразной части ничем не отличается от других.
По форме дуги и видам орнамента тлийские дугообразные фибулы можно разделить на несколько типов.
К первому типу относятся простейшие и сравнительно ранние фибулы с узким приемником для иглы и с орнаментированными либо сплошной елочкой, либо елочными поясами дугами (рис. 103, /—8, 11—13).
Ко второму типу мы относим фибулы с чуть утолщенными и более изогнутыми дугами и с незначительным расширением приемника. Дуга у этого типа фибул пиявковидная. На ее концах кольцеобразные линии, между которыми иногда помещен пояс из сетчато-штрихованного узора или же узор из простых косых линий (рис. 103, 9, 10, 14, 15—17,21—34). Фибулы этого типа были характерны в основном для комплексов конца XI — первой половины X в. до н. э.
Рис. 103. Бронзовые дугообразные фибулы из Тлийского могильника
К третьему типу относятся фибулы, которые отличаются от фибул второго типа лишь тем, что утонченные приемные части у них украшены изображением собаковидного или фантастического животного. На некоторых фибулах имеется изображение змеи, рыбы, меандра, креста и т. д. (рис. 104). Фибулы этого типа появляются в комплексах с конца X в. до н. э. Судя по описанию фибул Кубанского могильника, данного П. С. Уваровой, там не найдена ни одна фибула с изображением собаковидного или фантастического животного на приемнике.
У всех фибул третьего типа сильно вздутые, вытянутые по концам дуги, напоминающие по форме пиявку. Все животные, изображенные на этих фибулах, имеют повернутую назад голову, вытянутую узкую спину, короткий хвост, четко прочерченные передние и задние ноги. Изображения выполнены в том же стиле, что и изображения животных на топорах, пряжках, кольцах и других бронзовых изделиях. Только на фибуле из погребения 221 изображение животного выполнено в ином стиле (рис. 104, 17). Любопытно отметить, что при раскопках Тлийского могильника в 1969 г. на всех дугообразных фибулах оказались изображения фантастического животного на одной стороне приемной части. Как видно, мастера, изготовлявшие эту категорию предметов, стремились к заполнению всей поверхности фибулы и ее приемной части рисунками и орнаментом.
Рис. 104. Бронзовые дугообразные фибулы из Тлийского могильника с изображениями на тыльной стороне приемника
Примечательно и то, что рассматриваемые дугообразные фибулы встречены только в мужских погребениях. Даже в могилах мальчиков, какого бы возраста они ни были, необходимым погребальным предметом всегда была фибула. Следовательно, фибулу следует рассматривать как компонент мужского костюма, а не женского, как полагают
некоторые исследователи [441, с. 54; 370, с. 143]. Дугообразные фибулы Кобанского могильника также должны быть связаны главным образом с комплексами мужских захоронений. Возможно, в одном или в нескольких случаях дугообразные фибулы попадались и в женских погребениях, но это не говорит о принадлежности фибулы женскому костюму.
В раскопанных в Тли погребениях фибулы всегда обнаруживались либо на груди, либо на правой ключице. Засвидетельствовано несколько случаев, когда фибулы лежали или на нижней челюсти, или под шейными позвонками. Многолетние наблюдения привели нас к убеждению, что этими фибулами мужчины в эпоху поздней бронзы — раннего железа и даже позже застегивали накинутый на плечи плащ из грубой шерсти или кожаную накидку [228, с. 316; 226, с. 138]. Застежка-фибула при этом прикреплялась к одежде справа или слева. При каждом мужском костяке обнаруживалось по одной фибуле, а не несколько, как это отмечает П. С. Уварова для Кобанского могильника [441, с. 54]. Только в нескольких погребениях (52, 270 и др.) Тлий-ского могильника было найдено по две фибулы.
Фибулы были характерны главным образом для горных районов Центрального Кавказа, однако проникли и в равнинные районы и встречаются почти по всей Западной и Восточной Грузии [228, с. 316, рис. 14; 226, с. 138; 225, с. 52, рис. 50, 2, табл. XXIII, с. 70, рис. 74а н 746; 24, с. 136, 184; 398, с. 111, № 15; 133, с. 38; 434, с. 66—67, табл. XXXIII, 2, 3; 152, с. 23]. Следует отметить, что в равнинной зоне Абхазии они получают особое распространение лишь в памятниках VIII—VII вв. до н. э. [435, с. 191 —195]. В более ранних памятниках они встречаются реже и не обладают таким разнообразием размеров и форм, как на территории центральных районов Кавказа. В таком известном памятнике, как Мцхетский могильник, фибулы засвидетельствованы только в нескольких погребениях древнего (нижнего) слоя. Через территорию Восточной Грузии отдельные дугообразные фибулы проникли и в Армению [269, с. 276, рис. 109, 1]. В памятниках Азербайджана дугообразные фибулы почти не встречаются. Не характерны они и для материальной культуры племен Иор-Алазанского бассейна, территориально близкого к Азербайджану. Нам известна единственная дугообразная фибула из раскопок К. Н. Пицхелаури в с. Тетрицклеби (Кахети) [346, с. 104].
В настоящее время мы не можем назвать ни одного кавказского памятника, который дал бы такой богатый ассортимент бронзовых дугообразных фибул, как Тлийский могильник. Создается впечатление, что здесь был один из главных центров производства фибул. Вслед за Тлийским можно назвать Кобанский могильник, где также засвидетельствована большая серия фибул, но по количеству и богатству орнаментальных мотивов они намного уступают тлийским экземплярам. Отметим, однако, что некоторые формы кобанских фибул оказались чуждыми для района Тли. Так, в тлийских материалах нет фибул со скульптурными изображениями головы барана [441, с. 55, рис. 53]. Кроме того, в тлийских погребальных комплексах совершенно отсутствуют фибулы с сильно вздутыми в середине дугами, перехваченными в концах кольцеобразными выступами, подчеркивающими переход дужки в пружинку иглы и в пластинку приемника. Помимо кобанских материалов подобные фибулы встречены в Кабарде [198, с. 101, рис. 23, 1; 480, с. 36—37], в Западной Грузии [226, с. 138], в Абхазии [228, с. 316, рис. 14, 3] и т. д.
В тлийских комплексах редки также фибулы, имеющие витые дужки. Здесь встречаются главным образом фибулы с простой уме-
ренно вздутой дужкой. Имеются экземпляры, которые приближаются к форме пиявки, но без выступающих колец на краях дужки. Кроме того, тлийские фибулы этого типа не имеют таких сильно расплющенных и широких приемников, как кобанские фибулы [441, табл. XXXII, 5—7]. На южном склоне Главного Кавказского хребта эта форма бронзовой фибулы не получила развития, хотя по многим элементам костюма хорошо прослеживается единство культуры по обе стороны Главного Кавказского хребта, особенно в центральной его части. Здесь бронзовые дугообразные фибулы известны не только в Кобанском могильнике, но и во многих синхронных с ним памятниках: Верхней Рутхе [197, с. 226—228, табл. XLII, 9, 10, табл. XLIV, 6], Кабарде и Пятигорье [578, табл. XIII; 198, с. 100; 480, с. 36—37].
Первые исследователи, например Э. Шантр, сравнивали кобанские фибулы с экземплярами из Северной Италии и даже из Германии [515, т. II, альбом, 67—69]. Сравнение Шантра было отвергнуто П. С. Уваровой, отметившей, что все приведенные Шантром аналогии имеют резкие перпендикулярные грани и что они отличаются от кобанских развитием своего приемника и представляют более развитые по форме и технике экземпляры [441, с. 55]. Прототипы кобанских фибул в Греции и Северной Италии находил и Р. Вирхов, по мнению которого связующим звеном между кавказской и итальянской культурами могли быть Греция и западный берег Малой Азии [574, с. 26].
Кавказские бронзовые дугообразные фибулы, чуждые на территории Малой Азии, имеют аналогии в одной из древнегреческих групп фибул, описанных в специальной работе Блинкенберга [509, с. 60—64, рис. 30—36]. Говоря о греческих фибулах, он считает их наиболее древней формой «субмикенскую», датируя ее 1200—1150 гг. до н. э., или концом минойского периода. Вслед за Блинкенбергом некоторые исследователи эпохи поздней бронзы и раннего железа Кавказа стали считать прототипом кавказской дугообразной фибулы «субмикенскую форму» [228, с. 316; 225, с. 72; 197, с. 103; 315, с. 202—203]. Если это так, то в центральные районы Кавказа фибулы должны были попасть через Колхиду, которая издревле была тесно связана с греческим миром. lHa территории Колхиды бронзовые дугообразные фибулы могли оказаться вскоре после их появления в Греции: ведь после покорения Трои путешествия греков-ахейцев к берегам Черного моря участились [228, с. 316; 250, с. 175]. Это могло иметь место к концу XII в. до и. э. Однако археологические материалы рисуют несколько иную картину появления дугообразных фибул на Кавказе: они сравнительно редко встречаются в низменной зоне Колхиды, которая больше общалась с греческим миром, и в то же время уже в конце XII в. до н. э. появляются в погребальных комплексах Центрального Кавказа. Это был период расцвета бронзовой металлургии Кавказа. Кавказские металлурги изготовляли много первоклассных изделий, в том числе оружие и украшения. При таком уровне производства металлических изделий не представляло технической трудности изготовить дугообразную фибулу. Форма последней не является сложной, тем более что кавказские металлурги изготовляли великолепные булавки с изображениями бычьих и бараньих рогов, с изображением закавказской секиры, с вилообразными зубцами, кончающимися соединенными овальными шляпками, и многое другое.
Нам кажется, что кавказская дугообразная фибула возникла на местной почве. Возможно, ее прототипами явились изогнутые бронзовые булавки северокавказской культуры середины II тысячелетия до н. э. Очень вероятно, что этот компонент костюма формировался одновременно и в Греции, и на Кавказе. Если бы кавказские фибулы изготовлялись по греческим образцам, помимо дугообразной здесь появились бы и другие формы, как в Греции, но на Кавказе их нет. Более того, в самой Греции обнаружено весьма незначительное количество дугообразных фибул. Некоторые исследователи связывают кавказскую фибулу с появлением древнегреческих колоний на Черноморском побережье [156, с. 50, 57, 61], но, как справедливо подмечает Б. А. Куф-тин, у греков к этому времени подобные фибулы уже вышли из употребления, пережив перед этим ряд трансформаций, не получивших никакого отражения в кавказской фибуле [225, с. 72]. Если бы кавказская фибула была принесена греками, то она в первую очередь должна была бы распространиться в греческих колониях, однако здесь был найден только один экземпляр [225, с. 75], да и тот относящийся к более древнему слою [567, с. 175—177, рис. 1; 225, с. 75].
Таким образом, тезис о развитии кавказской дугообразной фибулы от «субмикенской» не подтверждается имеющимися материалами. Когда Блинкенберг писал свою работу, на Кавказе не было других находок фибул, кроме кобанских. Сегодня, однако, вопрос должен рассматриваться по-иному. Находки бронзовых дугообразных фибул в Тлийском, Кобанском и других могильниках Центрального Кавказа позволяют прийти к выводу, что самыми распространенными были так называемые пиявковидные фибулы (fibules en forme de sangsue), название которым было дано еще Шантром [515, т. II, с. 66]. Учет и стратиграфия находок бронзовых дугообразных фибул убеждают нас, что кавказская фибула появилась и развивалась на местной почве, хотя пока трудно найти ее непосредственные прототипы в кавказских древностях.
К элементам мужского костюма следует отнести крючки, изготовленные из бронзовой проволоки круглого сечения. Они имеют двусторонне завернутые спиральные завитки и крючкообразное навершие, которое служило для застежки (рис. 105). Среди рассматриваемых предметов имеются экземпляры, изготовленные из граненой проволоки и имеющие выпуклые в одну сторону спиральные завитки. На некоторых крючках прослеживаются орнаментальные мотивы (рис. 105,6); хотя и редко, но попадаются экземпляры без двусторонних спиральных завитков (рис. 105, 5).
Выявленные в Тлийском могильнике крючки представлены как массивными, так и мелкими экземплярами. Они были распространены главным образом на ранней стадии позднебронзовой эпохи, т. е. в XIV—XIII вв. до н. э., когда они, по-видимому, выполняли функции ременных застежек. С появлением пряжек количество крючков резко сократилось, однако они не исчезли совсем, а продолжали существовать наряду с ранними поясами и поясными пряжками. Большая часть найденных в Тли крючков была рассмотрена нами в гл. I, здесь же приводятся только те крючки, которые были встречены в материалах XII—X вв. до н. э. По форме и технике изготовления они мало чем отличаются от тех, которые датируются XIV—XIII вв. до н. э. Однако их размеры уменьшаются, и больше не попадаются массивные экземпляры, которые были характерны для ранней стадии позднебронзового периода.
Бронзовые крючки, по-видимому, пришивались к одному концу кожаного пояса, на другом конце которого делалось отверстие для захвата крючком. Крючки, видимо, одновременно служили и украшением и потому снабжались двусторонними спиральными завитками, которые могли иметь не только декоративное, но и космогоническое значение, являясь символом солнца. Эти спиральные завитки, возможно, являются имитацией подобного орнамента на керамике раннеземледельческих племен, в культуре которых спираль имела важное символическое значение. Начиная с неолитического времени спиральный орнамент встречается почти везде и занимает важное место в орнаментальной композиции. Он прочно держится в бронзовом и железном веках, в средневековье, встречается на керамике, на жертвенниках из святилищ, на ритуальных предметах [366, № 1, с. 42]. Часто встречается мотив спирального орнамента и на предметах из Тлийского могильника, принадлежащих женскому костюму, могильника
Кроме Тли на территории Южной Осетии крючки были найдены в Стырфазском могильнике [230, табл. XXVIII, 4; 420, с. 140, рис. 47,22, с. 143, рис. 7, 14], в Ачабети [230, табл. XVI] и т. д. Из соседних с Южной Осетией районов, в памятниках которых были засвидетельствованы находки бронзовых крючков, следует упомянуть с. Гари в Раче [230, табл. XXX, /, 2] и Кобанский могильник [441, табл. XXII, 2]. Бронзовые крючки выявлены также на территории Кабарды [578, табл. XIV, 19], в Абхазии [226, с. 229, рис. 48а, /, табл. X, 6, табл. XIV, 3]. Однако следует отметить, что в перечисленных пунктах они представлены единичными экземплярами. Тлийский могильник является единственным памятником, в материалах которого они изобилуют. Можно предполагать, что эта категория бронзовых изделий, как и многие другие, отсюда распространилась в соседние районы, в том числе в ущелье р. Гизельдон, где расположен Кобанский могильник.
Булавки с завернутыми в трубку головками
До появления кавказской дугообразной фибулы племена Центрального Кавказа пользовались массивными бронзовыми булавками, служившими для скрепления грубошерстной одежды. Еще в 1946 г. Б. А. Куфтиным были найдены в могильниках эпохи бронзы в Сачхери гигантские булавки, лежавшие поперек плеча и служившие, по мнению исследователя, для скрепления тяжелой одежды [226, с. 138]. Такую же функцию выполняли тлийские массивные булавки с изображением бараньей и бычьей головы или с массивными вилообразными зубцами, а также массивные бронзовые булавки дигорских могильников Северной Осетии [199, с. 58; 197, с. 101].
В тлийских комплексах XII—X вв. до н. э. массивные бронзовые булавки заменены более мелкими экземплярами. В мужских погребениях в основном присутствуют булавки с откованными и завернутыми в трубку головками, ранние экземпляры которых бытовали уже в XIV—XIII вв. до н. э. [316, с. 141; 491, с. 89]. В Передней и Малой Азии подобные булавки были известны еще раньше, в эпоху средней бронзы. Это подтверждается находками в Иерихоне [536а, рис. 165] и Библе [65, с. 89].
Рис. 105. Бронзовые крючки из Тлийского
Рис. 106. Типология бронзовых булавок Тлийского могильника (XII—X вв. до н. э.)
В материалах из Тлийского могильника булавок с завернутыми в трубку головками мало. Более массивные экземпляры встречены в мужских погребениях (рис. 106, 15—17), менее массивные — в женских комплексах (рис. 106, 18—22). В мужских погребениях они обычно обнаруживались либо на груди, либо у подбородка на правой ключице. В женских погребениях рассматриваемые булавки встречались в двух-трех экземплярах, в то время как в мужских — только в одном. Аналогичная картина наблюдалась при раскопках Мцхетского могильника. Здесь в погребениях раннего этапа позднебронзового периода выявлено более 78 булавок подобного типа, причем в женских погребениях находили по четыре булавки с витыми головками (в одном случае засвидетельствовано даже шесть экземпляров), а в мужских погребениях— от одной до трех булавок [491, с. 89].
Булавки рассматриваемого типа известны и в материалах Кобанского могильника. Они очень близки к тлийским как по технике обработки, так по длине и форме трубчато завернутой головки. Следует отметить, что для памятников Центрального Кавказа, в том числе для Кобанского могильника, булавки подобного типа в целом не очень характерны, зато они начиная с XIV в. до н. э. были широко распространены в Грузии. По-видимому, отсюда они распространились и на северные склоны Главного Кавказского хребта, где существовали и в первой половине I тысячелетия до н. э., но уже с наполовину витыми стержнями. Тот факт, что в материальной культуре племен Центрального Кавказа булавки с завернутыми в трубку головками не нашли широкого применения, видимо, был связан с появлением более удобной и практичной застежки — дугообразной фибулы. На территории Южной Осетии самая большая серия булавок с завернутыми в трубку головками была выявлена в Стырфазском могильнике [230, с. 29] и кромлехах, исследованных нами в 1963 г. [420, с. 142]. К югу от Стырфаза подобные булавки встречаются в очень незначительном количестве.
В позднебронзовых памятниках Центрального Кавказа украшения из бронзы встречаются довольно часто, особенно в горных районах. Больше всего их, разумеется, в женских и детских погребениях. Что касается мужских погребений, то в них встречены (кроме сердоликовых бус) только бронзовые шейные гривны, привески, браслеты из листовой бронзы и спиральные пронизи. В погребениях мальчиков встречаются также проволочные браслеты, цепочки и разнообразные привески.
Шейные гривны в тлийских материалах рассматриваемого периода представлены более чем скромно — всего в пяти погребениях, причем детских. Как это ни странно, ни в одном мужском погребении не оказалось шейной гривны, в то время как в комплексах первой половины I тысячелетия до н. э. они встречались часто и только в мужских погребениях. Гривны разнообразны по размерам и по форме. Гривна из погребения 24 изготовлена из бронзовой проволоки круглого сечения, имеет не сходящиеся, постепенно зауженные и заостренные концы (рис. 107, 14). Гривна из погребения 51 чуть больше по диаметру, сделана тоже из проволоки круглого сечения, но ее концы загнуты и приближены друг к другу (рис. 107, 15). Эти две гривны очень близки к гривнам из Березовского могильника на Северном Кавказе, ранние материалы которого можно отнести ко второй половине X в. до н. э., а не к VII—VI вв. до н. э., как это делает Е. И. Крупное [197, с. 210].
Гривна из погребения 210, имеющая завернутые в спираль концы (рис. 107, 16), очень близка к гривне из комплекса № 18 могильника Верхняя Рутха [197, с. 466, табл. XLIV, 7 и 5], который должен быть датирован временем не позже конца XI в. до н. э. Гривны из погребений 95 (рис. 107, 17) и 72 (рис. 107, 18) имеют такие же завернутые концы, но изготовлены из витой проволоки. Эти гривны относятся к комплексам, которые еще не содержат железа, что дает нам возможность отнести их ко второй половине X в. до н. э., хотя некоторые исследователи считают их более поздними [441, с. 57; 197, с. 206]. Совершенно аналогичные гривны из перевитой проволоки обнаружены в грунтовых погребениях эпохи поздней бронзы Мингечаура [33, с. 81, 118—119, табл. XVIII, 17, 18]. Наконец, вторая гривна из погребения 72 изготовлена из уплощенного бронзового прута, имеет закрученные в трубку концы и орнаментированную поверхность (рис. 107, 19). Мотив орнамента характерен для кобанских бронзовых изделий XII—X вв. до н.э. Гривна вместе с комплексом, в который она входит, датируется второй половиной X в. до н. э.
Рассмотренные шесть гривен находят аналогии в кобанских материалах [441, с. 56—57, табл. XXX, 3, табл. XXXIII, 4, табл. XXXIV, 3, 4, табл. XXXIX, 9—12]. Кобанские гривны, судя по их диаметру, должны быть, как и тлийские, связаны с комплексами детских погребений. П. С. Уварова, говоря о кобанских гривнах, не соглашалась с Э. Шантром, который считал, что они найдены в мужских погребениях [441, с. 56]. Однако в настоящее время с большей уверенностью можно сказать, что шейная гривна в эпоху поздней бронзы носилась только мужчинами и ее клали в могилу только с представителями мужского пола (безразлично, со взрослыми или детьми; так, шесть тлийских экземпляров были найдены в детских комплексах). Нам не известен ни один случай нахождения шейной гривны в женском погребении, хотя Е. И. Крупное считает, что кобанские шейные гривны являлись и мужскими и женскими украшениями [197, с. 206].
Рис. 107. Бронзовые браслеты (/—13) и шейные гривны (14—19) из Тлийского могильника
Все известные в материалах Восточной и Западной Грузии шейные гривны также связаны с комплексами мужских погребений. Поэтому Б. А. Куфтин считал шейную гривну характерным мужским украшением [226, с. 156]. В этой связи нельзя не вспомнить шейную гривну с закрученными концами, обнаруженную в мужском комплексе в с. Приморском [226, с. 140, табл. X, 8], гривну из Ешери [226, с. 156], богато орнаментированные массивные гривны из Стырфаза [230, с. 28, рис. 8], Хелчуа [420, с. 121 — 122, рис. 35, 3] и т. д.
В более позднее время, в VI—IV вв. до н. э., когда у скифов и персов обладание золотой гривной являлось признаком знатности и богатства [218, кн. I, гл. II, 27, гл. VII, 27; 146, с. 138—139], их носили только мужчины. В погребальных комплексах VII—VI вв. до н. э. Тлииского могильника шейные гривны также характерны для мужских погребений. Следовательно, бронзовая гривна на протяжении долгого времени являлась характерным мужским украшением.
В Передней Азии шейные гривны появились раньше, чем на Кавказе. Очень близкие к тлийским гривнам экземпляры были выявлены в Библе. Они датированы К- Шефером 2100—1900 гг. до и. э. Находка шейных гривен была засвидетельствована при раскопках холма Алишар-Гуйюк II, который датируется К. Шефером 1900—1600 гг. до н. э. Гривны, по-видимому, распространились на Кавказ из Передней Азии и в течение определенного времени употреблялись здесь как мужские украшения.
Браслеты, как и гривны, встречаются в мужских комплексах рассматриваемого периода довольно редко. Всего нами найдено 10 браслетов, в том числе девять изготовленных из проволочного прута круглого сечения. Среди них два с заходящими друг за друга концами (рис. 107, 1 и 8), четыре — со сходящимися друг к другу концами (рис. 107, 3, 5, 6, 7) и два — с разомкнутыми концами, причем один из них украшен простейшим орнаментом (рис. 107, 2 и 4). Еще один браслет из проволоки имеет утонченный конец, покрытый изображением животного (рис. 107, 9). Десятый браслет шириной 6,2 см и длиной 17 см изготовлен из листовой бронзы (рис. 107, 12—13). За исключением этого последнего, все остальные браслеты обнаружены при детских скелетах.
Проволочные браслеты в эпоху поздней бронзы были широко распространены на Северном Кавказе и в Закавказье, браслеты из листовой бронзы встречаются гораздо реже. Тлийский экземпляр украшен точечным узором, выбитым изнутри. По всей поверхности браслета идет четырехугольная рамка из круглых точек, разделенная прямой точечной линией на две полосы. Обе полосы заполнены точечным зигзагом (рис. 107, 12—13). Орнамент браслета очень близок к орнаменту, имеющемуся на бронзовых налобных венчиках, составляющих большую серию тлийских украшений. Однако налобные венчики относятся к раннему этапу позднебронзовой эпохи, а рассматриваемый браслет найден в комплексе, датируемом концом X в. до и. э. Орнаментальный мотив браслета поэтому скорее должен быть связан с пун-сонным узором на поясах из листовой бронзы, рассмотренных выше.
Браслеты из листовой бронзы типа тлииского известны в кобан-ских материалах, но там они более аккуратной работы и их поверхность украшена не точечными линиями, а параллельными выпуклыми полосами. По мнению П. С. Уваровой, подобные браслеты относятся к более позднему периоду и не могут быть причислены к древнему инвентарю Кобанского могильника [441, с. 57, 81, рис. 76]. Весьма близкие по форме браслеты из Ниппура описываются Е. Херцфельдом [533, с. 150, рис. 269]. На одном из этих пластинчатых браслетов помимо точечной прямоугольной двойной рамы имеются розетки и вертикальные полосочки внутри рамок. Особенно сближают ниппурский и тлийский браслеты техника нанесения орнамента и рамочное обрамление по краям.
Навершия посохов. В четырех погребениях рассматриваемой группы (18, 224, 231, 254) найдены весьма интересные бронзовые навершия. Два из них (из погребений 224 и 231) изображают протому быка. У изображения из погребения 231 лировидно расставленные рога и чуть повернутая в сторону голова. В трубчатую часть навершия загонялся верхний конец посоха и скреплялся поперечно забивавшимся гвоздем. Для этой цели на втулке сделаны два отверстия (рис. 108, 2). Второе скульптурное изображение имеет такую же трубчатую втулку, однако рога фигурки более изогнуты. Кроме того, в ноздри быка продето кольцо, как это делается и в настоящее время с быками-производителями (рис. 108, 1).
Рис. 108. Бронзовые навершия из Тлийского могильника
Эти предметы, вероятно, являлись навершиями посохов, принадлежавших родовым старейшинам и являвшихся символами власти. Что касается изображений, украшающих навершия, то они, видимо, были связаны с культом быка, столь распространенным у кавказских племен с эпохи энеолита. В специальной литературе приведены «скипетры» с различным оформлением навершия, в том числе и украшенные головой лошади, характерные для памятников VIII—VII вв. до н. э. [146, с. 156—157]. «Скипетры» с протомой быка в кавказских древностях конца II тысячелетия до н. э. нам неизвестны. Зато в скифских памятниках VI—V вв. до н. э. имеются навершия с изображениями быка, оленя, орла, грифона, коня, водоплавающей птицы и эмблемы солнца. Последнее позволяет установить связь этих образов с культом солнца и идеей плодородия [146, с. 160]. Одно из отмеченных выше наверший (погребение 224) также, как говорилось, связано с культом плодородия.
Третье навершие (погребение 18) имеет пирамидальные выпуклины вокруг корпуса и прямую петлю во втулке. С помощью этой палочковидной петли навершие скреплялось с верхним концом посоха [420, с. 160, рис. 58, 8].
Четвертое навершие, выявленное в погребении 254, представляет значительный интерес, поскольку является единственным предметом этого рода, не имеющим аналогий. Литое навершие имеет круглое, сквозное отверстие в центре. Вокруг отверстия помещены три собачьи головы, направленные в одну сторону и как бы следующие одна за другой. У них открытые пасти с крупными зубами. По краям пасти на всех трех головах имеется сетчато-заштрихованный узор, а поверхность морды украшена якореобразным знаком, поперечная часть которого напоминает полумесяц. Стержень знака помещен между глазами собаки, выполненными двойными, вставленными друг в друга кружочками и связанными с солнечной эмблемой. Поверхность вокруг этого знака заполнена точками. У животного стоячие короткие уши. Обе поверхности навершия украшены узором, состоящим из заполненных точками кружочков. Последние, как нам кажется, связываются со звездным небом, и, видимо, поэтому между большими кружочками размещены более мелкие. В оформлении этого навершия переплетаются, таким образом, художественные образы собаки, солнца, луны и других небесных светил. Данное навершие отличается от рассмотренных выше не только формой, но и техникой. Оно лишено трубчатой втулки, но зато в его центре имеется сквозное круглое отверстие, в которое и вдевался конец «скипетра» (рис. 108, 3).
Рассмотренные навершия, вероятно, не применялись в быту, а были связаны с различного рода культовыми и общественными обрядами и церемониями. Являясь великолепными образцами древнего прикладного искусства, они вместе с тем позволяют нам реконструировать некоторые верования центральнокавказских племен в эпоху поздней бронзы. В частности, бронзовое навершие из погребения 254 может быть связано с культом не только собаки, но и волка — ведь культ собаки является развитием культа тотемного волка [38, с. 47]. В. В. Бар-давелидзе показала широкое развитие культа как собаки, так и волка в религиозных верованиях грузинских племен. Рассматривая изображение животного на сванском знамени, она приводит предания сванов, согласно которым это изображение не льва, а волка; он называется львом (лем) в знак того, что волк силен и победоносен, как лев [38, с. 44]. С именем волка связывается эпонимный герой Гериа у мегрелов, который представляет точную копию осетинского Уархага. Имя последнего есть не что иное, как забытое старое осетинское слово, означавшее «волк». Некогда предки осетин — аланы почитали волка как тотем. На этой почве и создалось сказание о родоначальнике нартов Уархаге — Волке и его сыновьях-близнецах Хсарте и Хсартаге [4, с. 117]. Следы почитания волка выявляются и в других сказаниях героического нартского эпоса осетин. Один из нартских героев, Сауай, подобно римским близнецам, выкармливается волками. Другой герой, Сослан, стал неуязвимым после того, как выкупался в волчьем молоке [4, с. 33].
По определению П. К. Услара, волк — самый поэтический зверь в понятиях горцев. В этой связи он приводит обильный фольклорный и этнографический материал [448, с. 82]. Другие исследователи отмечают, что волк — одно из самых уважаемых и почитаемых животных у кавказских народов [56, с. 47]. Преклоняясь перед волком, как перед грозным существом, человек охотно наделял его сверхъестественным могуществом и приписывал могучую силу его зубам, когтям, шерсти [494, с. 8—11] и даже жилам. В обычном праве осетин одним из сильнейших средств обнаружить виновного было заставить его перешагнуть через зажженную сухую волчью жилу. В случае виновности тело его должно было, по убеждению осетин, искривиться [4, с. 33].
Следы давнего культа волка легко обнаруживаются не только у осетин, но и у многих других народов Кавказа: у лакцев, аварцев, чеченцев, ингушей, карачаевцев и др. [494, с. 8—11; 4, с. 32; 56, с. 47; 197, с. 365]. По старинному народному поверью грузин, кто носит с собой волчий зуб, тому нечего бояться целого стада волков, а если привесить зуб к лошади, она сделается быстрою [494, с. 9]. Такое же поверье засвидетельствовано у абхазцев. Они зашивали волчий зуб в сафьян и носили на себе в качестве талисмана, сообщает Г. Ф. Чурсин [494, с. 9]. «Пчеловоды Абхазии,— пишет он далее,— прибегают иногда к магической силе волчьей гортани: вырезанную у волка гортань кладут у летного отверстия улья; это делает пчел, пролетающих через волчью гортань, непобедимыми в войне с другими пчелами» [494, с. 9]. Подобные поверья встречаются и у осетин.
У многих кавказских народов возникло особое божество волков, которому они молились и просили у него размножения их стад и защиты от хищных зверей. У сванов таким божеством был Мамбери [38, с. 47], у осетин — Тутыр [496, с. 59—60; 4, с. 33], у абхазцев — Айтар [254, с. 68; 134, с. 520]. В честь божества волков совершался обряд жертвоприношения, который выполнялся только мужчинами [134, с. 520]. Постепенно у некоторых народов эти божества волков — покровители крупных территориально-общинных организаций — были превращены в божества собак. По В. В. Бардавелидзе, этот процесс хорошо прослеживается в сванских и хевсурских пережитках. Сваны обращались к божествам с молитвой не насылать на них своих «собак», разумея под последними именно волков [38, с. 48]. В день божества Тутыр осетины также обращались к нему с молитвой «Тутыр дге куыйтэей наг бахиз» («Сбереги нас, Тутыр, от своих собак»). Здесь, так же как и в сванской формуле, под собаками подразумеваются волки божества Тутыр.
Тотемический мотив волка-родоначальника, таким образом, широко сохранился в преданиях и поверьях народов Кавказа. Он ярко прослеживается и в мифологии почти всех индоевропейских народов. Поэтому В. И. Абаев полагает, что все индоевропейские народы проходили через тотемпческую стадию приблизительно одновременно. Далее он отмечает, что волк фигурирует в большом числе собственных и фамильных имен европейских народов, что является несомненным пережитком тотемических представлений [4, с. 32—33].
Едва ли можно сомневаться в том, что найденное в погребении 254 Тлийского могильника навершие является предметом, говорящим о тотемистических представлениях древних жителей этого района.
Подток от посоха. С навершием из погребения 18 был обнаружен бронзовый подток с пирамидальным основанием и с такой же прямой петлей во втулке, какая имеется внутри навершия. С края цилиндрического подтока выступает узкая бронзовая ленточка, которая обвивалась вокруг посоха до самого навершия (рис. 112, 33). Подток был обнаружен в погребении, содержавшем мужское и женское захоронения, сделанные в разное время. Инвентарь мужского комплекса можно отнести к концу XII в. до н. э., а женский погребальный комплекс датируется временем не позже чем вторая половина X в. до н. э. Все кости мужчины и сопровождавшие их бронзовые предметы были сдвинуты в юго-западный угол могилы, именно поэтому навершие и подток от посоха оказались в разных местах. Привеска в виде соединенных общей петлей двух дисковидных бронзовых пластинок также представлена в единственном экземпляре. Между двумя дисковидными пластинками имеется овальное отверстие, на противоположных сторонах которого нанесено по нескольку рубцов (рис. 112, 34). Привеска эта по технике изготовления настолько редка, что нам не удалось подыскать ей сколько-нибудь близкую аналогию в позднебронзовых комплексах Кавказа. Назначение ее не совсем ясно.
