Памятники XII—X вв. до н. э.: погребальный обряд и устройство могильных
сооружений: орудия труда
автор Б.В. Техов
(Центральный Кавказ в XVI-X вв до н.э.)
Изделия этого рода представлены в Тли более чем скромно: всего тремя экземплярами — двумя костяными (погребения 98 и 242, рис. 91, 3 и 4) и одним бронзовым (рис. 36, 3). Бронзовая игла найдена вне погребений. Она изготовлена из проволоки круглого сечения, имеет прокованное ушко с овальным отверстием и сильно заостренный кончик. У костяных экземпляров отверстия круглые. Одна из костяных игл сломана, другая, целая, чуть изогнута. Такая форма придавалась игле, возможно, специально, чтобы легче было пользоваться ею при выполнении соответствующей работы. Иглы эти применялись главным образом при изготовлении одежды и обуви, от которых в тлийских погребениях ничего не сохранилось, и поэтому судить о форме одежды или обуви и о технике их изготовления весьма затруднительно. Можно допустить, что древние жители центральных районов Кавказа носили одежду, изготовленную из груботканой шерсти или войлока, о чем и могут косвенно говорить рассматриваемые костяные и бронзовые иглы.
Костяными иглами человек начал пользоваться тогда, когда стал изготовлять одежду. В эпоху бронзы наряду с костяными появились бронзовые иглы. Костяные и бронзовые иглы часто встречаются в памятниках бронзового века Закавказья: Мцхете [491, с. 88; 151, с. 183; 153, с. 68], Мингечауре [33, с. 77, рис. 64, ж], Ханларе, Узеркил-Тепе [233, рис. 21]. Подобные иглы известны и в некоторых памятниках Северного Кавказа — Верхнегунибском поселении [186, с. 117—119, рис. 47, с. 123, рис. 48, 4], Карабудахкентском [306, с. 168—169, рис. 7, 5], Гинчинском [186, с. 123—124], Мугеранском [332, с. 24, рис. 4, 5], Гатын-Калинском [265, с. 124, рис. 32, 6] могильниках, могильнике у мебельной фабрики г. Кисловодска (коллекции Кисловодского музея) и т. д.
Среди орудий труда, представленных в могильнике Тли более чем скромно, следует отметить плоский сегментовидный предмет с лезвием, очень напоминающим лезвие плоского топора (рис. 91, 2).
Рис. 91. Бронзовый плоский топор, бронзовое сегментовидное орудие и костяные иглы из Тлийского могильника
Предмет имеет плоский, квадратной формы черенок для насада рукояти. Одна сторона совершенно плоская, другая чуть выпуклая. С этой стороны оттачивалось и лезвие. Отлит предмет в одинарной форме, как и западногрузинские сегментовидные орудия [180, с. 156]. Рассматриваемое сегментовидное орудие, вероятно, и попало в Тли из Западной Грузии, где они были широко распространены наряду с бронзовой мотыгой, топором, серпом и др. Однако следует отметить, что в основном они там представлены в кладах литейщиков-металлургов [180, с. 89—95; 67, с. 52, табл. V, VI, VII, VIII, 7, 4] и лишь изредка встречаются в погребальных комплексах. Археологи, рассматривающие материалы эпохи поздней бронзы Западной Грузии, выделяют несколько разновидностей сегменто-видного орудия. В частности Д. Л. Коридзе и Л. С. Сахарова выделили по три разновидности [180, с. 91—94; 371, с. 166]. Основой для подобного деления послужила форма сегментовидного орудия.
Экземпляр из Тли по форме очень близок сегментовидным орудиям 1-го типа из Лечхуми [371, с. 166, табл. II, 3], а также большинству подобных орудий Тхморского клада [67, табл. VII,- 7—4]. Сегментовидные орудия в основном были распространены в низменных районах Западной Грузии, в бассейне р. Чорохи, в среднем и нижнем течении Риони и в нижнем течении Ингури [87, с. 149]. Граница распространения этого вида орудия доходит до Восточной Анатолии. Встречаются они и в Артвинском кладе [24, с. 149]. Что же касается северных районов Западной Грузии, то здесь находки сегментовидных орудий очень редки. В свое время А. А. Иессен отмечал, что сегментовидное орудие является предметом, характерным исключительно для Западного Закавказья [137, с. 130]. Имеющиеся на сегодня материалы из Западной Грузии полностью подтверждают мнение А. А. Иессена. Сейчас в материалах позднебронзовой эпохи Западной Грузии можно насчитать более 246 экземпляров сегментовидных орудий [180, с. 91]. Из Западной Грузии это орудие распространилось в соседние районы, но в горах Центрального Кавказа оно не укоренилось. Во Внутренней Картли только в могиле раннего этапа поздней бронзы из с. Урбниси и в Терегвани (Южная Осетия) обнаружены сегментовидные орудия [180, с. 156, табл. XXIX, 7 и 10], форма которых полностью соответствует форме тлийского экземпляра. В северной части Восточной Грузии тлийское сегментовидное орудие является пока что единственной находкой. Это орудие относится к числу мелких экземпляров, которые обнаружены главным образом в Гурии, Имерети, Раче, Мегре-лии и Аджарии. В горной части Колхиды сегментовидных орудий найдено сравнительно мало, а в высокогорной части Грузии, в том числе в Сванети, их совершенно нет [180, с. 156; 67, с. 27].
О назначении сегментовидных орудий говорилось неоднократно.
Почти каждый исследователь, которому в той или иной степени приходилось заниматься их изучением, высказывал собственное мнение по этому вопросу.
А. А. Иессеи в 1935 г. отмечал, что скорее всего это не топор, а нечто вроде сечки для рубки растительного материала или мяса [137, с. 130]. В 1941 г. М. М. Иващенко при публикации бронзовых изделий Кутаисского музея назвал сегментовидные орудия эквивалентом разменной монеты наравне со слитками в форме колец [133, с. 50]. Другие исследователи считают их орудиями для обработки кожи [436, с. 51—52; 255, с. 10—11; 197, с. 80—84]. Существует мнение, что сегментовидные орудия выполняли функции топора [548, с. 33] или же использовались как лопатки [228, с. 318]. Некоторые допускают даже, что они выполняли функции заступа, а также использовались для разрыхления мягких грунтов и на огородах [180, с. 157; 228, с. 319]. Н. В. Хоштариа полагает, что это орудие является разновидностью мотыги, и называет его «плоской мотыгой» [467, с. 180].
В последнее время было высказано мнение, что сегментовидное орудие, каким бы оно маленьким ни было, не могло быть орудием для обработки кожи. Для подтверждения подобного суждения ссылаются на то, что в Кобани и в горной части Колхиды, где начиная с ранних этапов развития металлургии ведущей отраслью хозяйства являлось скотоводство, по сей день не обнаружено ни одного сегментовидного орудия [67, с. 91; 180, с. 157]. Авторы, считающие так, поддерживают точку зрения акад. Г. С. Читая, полагающего, что сегментовидное орудие служило для снятия коры с деревьев и было связано с земледелием «лесного типа» [487, с. 157; 137, с. 131].
Мысль о связи сегментовидных орудий с земледелием, пусть даже «лесного типа», кажется нам убедительной. Однако нельзя исключить возможность использования маленьких экземпляров сегментовидных орудий и в кожевенном деле. Мы не должны забывать, что для выполнения одной и той же работы в разных районах и культурных областях применялись различные орудия. Возможно, в кожевенном деле горцы Центрального Кавказа действительно пользовались не сегментовидным, а каким-то другим орудием. В то же время недостаточная археологическая изученность горных районов не позволяет прийти к определенному выводу по этому вопросу. Во всяком случае, приписать сегментовидное орудие одной определенной форме человеческой деятельности невозможно.
Говоря о хронологических рамках этих изделий, большинство исследователей относят их к концу II тысячелетия до н. э. Сегментовидные орудия типа рассмотренного нами должны быть датированы временем не позже конца XII—XI вв. до н. э. Более мелкие экземпляры, по-видимому, бытовали и в начале I тысячелетия до н. э.
Бронзовый плоский топор, отлитый в односторонней форме и имеющий боковые выступы (рис. 91, /), представлен в тлийских материалах, как и рассмотренное сегментовидное орудие, единственным экземпляром (в одном из погребений VI в. до н. э. найден, кроме того, точно такой же железный топор). Этот топор не связан с определенным погребальным комплексом, а был обнаружен на каменной выкладке, под которой обычно помещались древние погребения.
На территории Южной Осетии плоские топоры встречаются не так уж часто. Кроме Тлийского могильника они имеются в Цхинвальском кладе и в Цоисской коллекции. По форме и технике изготовления
Цоисский плоский топор отличается как от тлийского [417, с. 163, рис. 1], так и от экземпляров Цхинвальского клада [230, с. 31, рис. 23, 5] и представляет собой «гибридное образование» [229, с. 31, рис. 23, 5], близко стоящее к самтаврскому экземпляру из погребения 591 Байерна [230, с. 26; 228, с. 331, рис. 23, 4]. Цоисский топор, таким образом, является по типу восточногрузинским и поэтому находит в Восточной Грузии самые близкие аналогии. Тлийский топор, напротив, больше тяготеет к рача-лечхумским изделиям. Он полностью повторяет форму плоских топоров, найденных в Западной Грузии (Лоджобисдзирский клад, Сурмушская коллекция, Квишарский, Окурешский клады и т. д.) [114, с. 293; 180, с. 37, рис. 1; 371, с. 158, табл. I, 4; 141, с. 65, рис. 8, 1; 182, с. 7—8, 14]. Именно из этих районов плоский топор и попал в Тли. Д. Л. Коридзе выделяет эту форму плоского топора во второй вид и перечисляет 10 топоров, найденных в горной Колхиде (Рача, Лечхуми, Сванети) [182, с. 7—8, табл. I, 9—24].
Плоский топор с боковыми выступами был распространен и вне ареала колхидской и кобанской археологических культур. Этого типа предметы были найдены на обширной территории от Италии до Восточного Ирана и даже до Индии [229, с. 32]. Они встречаются и в Англии, а в более позднее время в железных экземплярах хорошо представлены в галыитаттской культуре [566, с. 24—25, рис. 6 и 7; 76, с. 30, рис. 10, 16; 114, с. 294—295].
Плоские топоры, обнаруженные в пределах распространения колхидской и кобанской археологических культур, лишены графического убранства. Однако в Керчи был найден плоский широкопяточный топор, обе стороны которого заняты изображением быка с длинной шеей и коротким туловищем [114, с. 295; 229, с. 30, рис. 23а, 9]. По стилистическим особенностям это изображение органически связано с колхидо-кобанским изобразительным искусством. Поэтому С. П. Пржеворский <>,нес этот топор к кобанской культуре, считая, что с Кавказа он по-i ал в Крым [549, с. 51]. По мнению А. А. Иессена, указанный топор был занесен в Крым с южного побережья Черного моря [142, с. 32]. О. М. Джапаридзе, со своей стороны, считает, что крымский экземпляр происходит из черноморских районов Колхиды, для которых имеющиеся на керченском топоре изобразительные мотивы также характерны [114, с. 295]. Для нас, впрочем, неважно, попал ли этот топор из Колхиды или из района распространения кобанской культуры. Важно другое—крымский топор органически связан с позднебронзовой культурой Центрального Кавказа, откуда в конце II тысячелетия до н. э. скотоводческие племена продвинулись в сторону Крыма. С начала I тысячелетия до н. э. в горном Крыму проживали тавры, которые и этнически и по культуре связываются с Центральным Кавказом [246, с. 156, 192]. Очень возможно, что наряду с другими бронзовыми изделиями указанный плоский топор был занесен в Крым кавказским скотоводческим племенем в конце II тысячелетия до н. э.
Плоские бронзовые топоры, по-видимому, бытовали долгое время— с конца II тысячелетия до н. э. до VIII—VII вв. до и. э. По мнению А. А. Иессена, они распространены по всему Закавказью, но не переходят на северный склон Главного Кавказского хребта [137, с. 130]. Такой же точки зрения придерживался Б. А. Куфтин [229, с. 32]. Однако, по сведениям А. С. Уварова, такой топор, только со слабодифференцированными тупоугольными боковыми выступами (по типологической таблице Б. А. Куфтина — третья группа) [229, с. 32], был обнаружен в Пятигорске [442, с. 9, рис. 5]. Точно такие же плоские топоры, найденные в поселке Индустрия (окрестности г. Кисловодска), имеются в Кисловодском народном музее. В последние годы плоские
топоры обнаружены также в Бургустанском кладе, в Березовском и Эшкаконском могильниках, в Кабарде [130, с. 136, рис. 58, 2; 140, с. 91, рис. 20, 2 и 3, рис. 21, 7] и т. д. Разумеется, раз плоский топор был распространен во всем Закавказье, особенно в Западной Грузии, он не мог не проникнуть в культуру племен северного склона Главного Кавказского хребта, хотя следует отметить, что для него характерны более тупые боковые выступы.
По вопросу о назначении плоских топоров исследователи не имеют единого мнения. Б. А. Куфтин называет их теслами [230, с. 19], Г. К- Ниорадзе считает, что плоские топоры не имели рукояти и применялись для резания кожи [311, с. 12—14, рис. 8, 9]. А. М. Тальгрен предполагает, что плоский топор с боковыми выступами был орудием горного дела и своим широким распространением обязан мореходным народам, искавшим металл [566, с. 25—26; 229, с. 148, примечание]. Но, как правильно замечает Б. А. Куфтин, изящная форма этого топора и отсутствие экземпляров со следами употребления не дают достаточных оснований поддержать мнение А. М. Тальгрена. Если бы эти топоры употреблялись в горном деле, на их рабочих поверхностях остались бы следы ударов; кроме того, неясно, для чего были нужны в таком случае роговидные выступы на противоположной стороне лезвия, имеющиеся как на цхинвальских плоских топорах, так и на топорах Сасирети, Мцхеты, оз. Севан, Зангезура и т. д. На наш взгляд, правы исследователи, считающие, что плоский топор применялся при обработке дерева [154, с. 181; 68, с. 10, табл. I, 7 и 8; 37, с. 12; 373, с. 13—15]. Отдельные экземпляры, возможно, употреблялись и для обработки кожи.
Вопрос о прародине плоского топора также является дискуссионным. Полемизируя с Р. Гейне-Гельдерном, считавшим местом его появления Сирию (откуда эта форма проникла, по его мнению, в Европу, Малую Азию и Грузию), Б. А. Куфтин на основании имеющихся материалов нарисовал иную картину его распространения — из Северной и Центральной Анатолии, где, как и на Южном' Кавказе, он найден в наибольшем числе экземпляров. И в самом деле, если внимательно просмотреть материалы позднебронзовой эпохи Грузии, Армении, Азербайджана, а также Турции, становится ясным, что плоский топор именно отсюда проник в страны Передней Азии и далее на восток.
Обрезы основания оленьего рога
В памятниках позднебронзового периода, выявленных на территории Центрального Кавказа, обрезы основания оленьего рога встречаются очень редко. В Кобанском могильнике и синхронных ему памятниках северного склона они совершенно неизвестны, за исключением костяного молотка из погребения 2 Зандагского (Дагбашского) могильника в Дагестане, нижняя дата которого — X в. до н. э. [332, с. 19, 22, рис. 2, /]. В памятниках южного склона они также обнаруживаются не особенно часто.
В Тлийском могильнике найдены два подобных предмета. Один из них с прямо срезанными стержнями и круглым отверстием (рис. 92, 7), второй точно такой же формы, но без отверстия (рис. 92, 2). Найдены они вне погребений, и это не позволяет установить их точную датировку. В некоторых позднебронзовых памятниках Восточной Грузии они зафиксированы с рубежа XIV—XIII вв. до н. э. [113, с. 19] и бытуют до I тысячелетия до н. э. В древнейших грунтовых погребениях Самтаврского могильника обнаружено 15 подобных изделий, причем погребения 26, 58, 75, 80, 129, 174, 175, 180, 261, 263, 280 содержали по одному экземпляру, а погребения 101 и 155 — по два [491, с. 86]. Очень близкий к тлийскому экземпляр был найден в грунтовом погребении 3 Квасатальского могильника [113, с. 18, табл. IV]. Известны эти предметы и в правобережном Бешташенском могильнике [225, с. 73, рис. 78, табл. XLV, XLIX], а также в трех погребениях кромлехов 10 и 11 Стырфазского могильника.
Назначение рассматриваемых обрезов основания оленьего рога не совсем ясно. Ф. Байерн, сравнивая их с некоторыми костяными изделиями эпохи палеолита, называет их жезлами военачальников (Commandostab) [506, с. 37, табл. XII, 16]. Б. А. Куфтин считает их назначение неясным; по его мнению, скорее всего они были подставками для древка небольшого погребального флажка или же инструментами для выпрямления древков копий. В качестве аналогии он приводит более поздние выпрямители (растгаэнэен) для самодельных железных кос из оленьего рога из Северной Осетии [225, с. 67]. Т. Н. Чубинишвили полагает, что оба предположения Б. А. Куфтина лишены основания, и видит в обрезах оленьего рога оружие [491, с. 87]. Оружием считает их и О. М. Джапаридзе [113, с. 19]. Нам кажется, что из всех приведенных точек зрения наибольшего внимания заслуживает второе предположение Б. А. Куфтина. Рассматриваемые изделия, действительно, могли служить выпрямителями древков копий или земледельческих орудий, в частности серпов [331а, с. 82]. Тот факт, что в самтаврских грунтовых погребениях они были зафиксированы вместе с оружием [491, с. 87], не может служить аргументом в поддержку точки зрения об их военном предназначении: ведь кроме оружия в могилы клали и предметы хозяйственного характера. Гипотеза об использовании указанных изделий в качестве выпрямителей земледельческих орудий объясняет и тот факт, почему их мало в горных районах Центрального Кавказа: основными отраслями хозяйства здесь были скотоводство и металлургия, земледелие же развивалось менее интенсивно. На равнине, где земледелие становится основным источником существования людей, выпрямители кос должны были быть распространены значительно шире.
Рис. 92. Обрезы оснований
оленьих рогов из Тлийекого
могильника
Предметы, связанные с древней народной медициной
Врачевание возникло так же рано, как и другие виды человеческой деятельности. Наблюдения над природой постепенно научили человека применять растения с лечебной целью [503, с. 7]. Найденные в некоторых пещерных стоянках (Сакажия) материалы свидетельствуют о том, что в каменном веке древние люди умели уже готовить мазь из костного мозга и жира животных [314, с. 56, 59]. В процессе трудовой деятельности человек постепенно овладел также техникой изготовления инструментов, которыми пользовался при очистке раны или для измельчения лекарственных растений. Ряд таких инструментов имеется и в тлийских комплексах.
Среди найденных в Тли предметов, которые можно считать медицинскими инструментами, отметим прежде всего пять ножей-лопаточек, имеющих плоские обоюдоострые навершия и постепенно зауженные и кончающиеся колющим острием стержни (рис. 93, 1—5). У четырех экземпляров стержни имеют круглое сечение, у одной лопаточки стержень отсутствует, но, судя по остальным, смело можно говорить о том, что он тоже был круглым. Этими ножами-лопаточками лекари, вероятно, измельчали лекарственные растения или растирали мазь на теле заболевшего. Лезвия этих инструментов настолько остры, что ими можно было сделать примитивную операцию, а заостренными концами стержней можно было вскрыть нарыв или выпустить кровь.
Все интересующие нас инструменты были найдены в женских погребениях. Эти погребения были названы нами могилами знахарок [422, с. 393—394], так как они резко отличались от всех других не только наличием медицинского инструмента, но и изобилием специфических бронзовых изделий. В каждой могиле оказалось по нескольку привесок в виде бараньей головы, бронзовых фигурок, булавок, множество ромбовидных бляшек и спиральных трубочек и т. д. Такое обилие ритуальных предметов связано с тем, что «врачебная» практика знахарок представляла собой переплетение приемов народной медицины с колдовскими действиями [433, с. 105]. С помощью амулетов и вотивных фигурок знахарки старались усилить воздействие колдовства. Следует отметить, что знахарство часто сохраняло обособленность от колдовства и этим еще раз обнаруживало свою самостоятельность как форма религии [433, с. 109—ПО].
Помимо отмеченных выше. бронзовых инструментов в погребальных комплексах из Тли имеется маленький бронзовый сосудик (рис. 93, 6), который, по-видимому, использовался для хранения либо приготовленного из целебных растений лекарства, либо благовонных веществ. Подобные сосудики, как и ножи-лопаточки, насколько нам известно, редки в памятниках эпохи поздней бронзы Северного Кавказа и Закавказья. Следует отметить, что в древних погребениях Мцхет-ского могильника выявлены разнообразные инструменты, связанные с народной медициной [503, с. 9, 10 и ел.], но среди них нет аналогий тлийским ножам-лопаточкам.
В рассматриваемых материалах из тлийских погребений XII— X вв. до н. э. имеются и весьма искусно изготовленные бронзовые пинцеты (рис. 94). Всего их шесть, в том числе пять из погребальных комплексов. Пинцеты из погребений 52 и 115 целые, а из погребений 23, 50 и 201 поломаны в том месте, где они согнуты в овальные петельки. Шестой пинцет был поломан на несколько кусков, которые были найдены вне погребений.
Наружные стороны лопастей пинцетов украшены. Так, на пинцете из погребения 23 (рис. 94, 1) идут ломаные линии, пространство между которыми заполнено мелкими точками [416, с. 175, рис. 10,6]. Лопасти пинцета из погребения 50 украшены изображением извивающейся змеи с треугольной головкой. На одной лопасти пинцета змея хватает лягушку. У начала и конца этих изображений на пинцете имеются сет-чато-заштрихованные горизонтальные ленточки (рис. 94, 2). У пинцета "из погребения 52 одна лопасть украшена треугольниками, а другая — горизонтальными прямыми линиями и пересекающей их ломаной линией (рис. 94, 3). Пинцет из погребения 201 украшен с обеих наружных сторон изображением извивающихся змей с треугольными головками и сетчато-заштрихованными лентами у хвостов и голов (рис. 94, 4). Пятый пинцет имеет на одной лопасти треугольные узоры, причем одни из треугольников заполнены точечными линиями, а другие ставлены пустыми. На второй лопасти — узор из двух ломаных линий, между которыми помещена такая же линия из мелких точек. По их краям неширокие заштрихованные ленты (рис. 94, 5). Последний, шестой, пинцет отличается от всех остальных своими орнаментальными мотивами. Правда, и на нем имеются горизонтальные сетчато-заштри-хованные ленты, но между ними на одной стороне лопасти помещены маленькие кружочки и две бегущие собаки с открытой пастью и крюч-ковидно загнутыми хвостами. На другой лопасти идут в один ряд 17 кружков.
Бронзовые ножи-лопаточки и миниатюрный сосудик из "Глинского могильника
По технике изготовления пинцеты однотипны. Кончики лопастей аккуратно загнуты внутрь, так что при нажатии на обе лопасти они наглухо смыкаются во всю свою ширину. С IX в. до н. э. бронзовые пинцеты уменьшаются в размерах, а их орнаментация упрощается или совершенно исчезает. В период широкого освоения железа в комплексах появляются железные пинцеты, полностью повторяющие форму бронзовых.
Отмеченные выше бронзовые пинцеты найдены в мужских погребениях. С комплексами мужских погребений должны быть связаны и пинцеты Кобанского могильника. Последние почти полностью повторяют форму и орнаментацию тлийских экземпляров. Так, в Сен-Жерменском музее имеется пинцет из Кобани, украшенный изображением змеи. Весьма интересный пинцет, найденный в Зиндиси (Сурами), хранится в Государственном музее Грузии. Он орнаментирован типичными для кобанских и тлийских предметов изображениями фантастических хищников [226, с. 153]. Совершенно аналогичные изображения имеются на пинцете Удийского клада, который датируется XIII— XII вв. до н. э. [101; 180, с. 19—20, рис. 11]. Что же касается тлийских и кобанских пинцетов, то ни один из них не уходит глубже XII в. дон. э. В свое время П. С. Уварова даже сомневалась в возможности относить их к древнейшим слоям Кобанского могильника [441, с. 82, табл. XXX, 7; 515, табл. XIX, 8]. Из бронзовых пинцетов Мцхетского могильника самые ранние датируются XIII—XII вв. до н. э., другие встречаются в комплексах XI—X вв. до н. э. [12, табл. I, 210, 157; 228, с. 331, рис. 23, 10]. Бронзовые пинцеты имеются и в синхронных Мцхете памятниках Закавказья — Калакенте [132, табл. IV, 8], Мингечауре [33, с. 93, табл. XXXVIII, 2], на оз. Севан [226, с. 152], в Ешери [253, с. 130, 131; 226, с. 152, табл. XIII, 10]. Во всех этих пунктах они также найдены в мужских погребениях.
В Передней Азии, Эгеиде и Египте согнутые из одного куска металла пинцеты появляются очень рано. В одной из царских могил в Уре, которая датируется рубежом IV и III тысячелетий до н. э., вместе с уховерткой и резцом был найден золотой пинцет [514, с. 1515, рис. 924; 226, с. 153], спаянный из двух пластинок. Согнутые из одного куска металла пинцеты, видимо, появились вслед за этой архаичной формой, но между ними не было большого хронологического разрыва. . Во всяком случае, в III тысячелетии до и. э. они, видимо, были известны в Эгеиде [517, с. 340; 226, с. 153] и несколько позже в Южной Месопотамии [520, с. 19, табл. XIII, 3, 6]. Что касается Кавказа, то здесь пинцеты раньше эпохи поздней бронзы пока неизвестны.
О назначении бронзовых пинцетов еще спорят. Первый исследователь Мцхетского могильника, Ф. Байерн, принял их за хирургические инструменты [506, с. 36, табл. VIII, 14]. Той же точки зрения придерживается А. Л. Лукин, отмечающий, что они применялись, как и большинство современных пинцетов, в хирургической практике народных лекарей (быть может, лекарей-жрецов), например при извлечении из ран наконечников стрел и т. п. [253, с. 131]. Хирургическими инструментами считают их и врачи. Так, в книге «Медицина Грузии» отмечается, что в курганах эпохи бронзы обнаружены ланцетовидные бронзовые ножи, пинцеты, инструменты для кровопускания и другие предметы. Изучение их дает основание предполагать, что ими пользовались в хирургической практике [503, с. 10].
Рис. 94. Бронзовые пинцеты из Тлийского могильника
Существуют и иные мнения относительно назначения пинцетов. Монтелиус и Рейнах предполагали использование пинцетов в швейном деле [517, с. 341]. А. П. Круглов считает их вспомогательным инструментом при изготовлении мелких металлических поделок, в частности бус [192, с. 83]. В. И. Козенкова, ссылаясь па некоторые настенные росписи из Египта середины XV в. до н. э., отнесла найденный при раскопках Сержень-Юртовского поселения пинцет к набору кузнечных инструментов [171, с. 21]. Наконец, по мнению группы исследователей, пинцеты служили для выщипывания волос [226, с. 152; 154, 186; 257а, с. 146].
Судя по имеющимся в нашем распоряжении материалам, бронзовые пинцеты должны быть связаны с хирургической практикой (хотя не исключена и возможность их применения в бронзолитейном производстве) . Если бы они служили для выщипывания волос, то должны были бы встретиться в каждом мужском погребении (или по крайней мере в большинстве их), однако в Тлийском могильнике много мужских погребений, которые не содержали бронзовых пинцетов. С лечебной функцией можно связать и имеющиеся на некоторых пинцетах изображения змеи. Таким образом, в эпоху поздней бронзы врачеванием занимались не только женщины, но и мужчины, но пользовались они совершенно разными инструментами. Это позволяет предположить, что они выполняли различные функции в практике народной медицины.
