Памятники XII—X вв. до н. э.: погребальный обряд и устройство могильных сооружений: оружие
 

автор Б.В. Техов

(Центральный Кавказ в XVI-X вв до н.э.)

Бронзовые наконечники копий

В тлийских материалах XII—X вв. до н. э. имеются шесть наконечников копий, из которых четыре происходят из погребальных комплексов 39, 102, 207, 213 (рис. 65, 1, 3, 5, 6), а два найдены вне погребений (рис. 65, 2 и 4). В комплексах XIV—XIII вв. до н. э., как мы видели, наконечников копий больше.

По формам и технике изготовления наконечники XII—X вв. резко отличаются от наконечников предыдущего этапа. Так, втулки у них, за исключением копья из погребения 39, широко раскрыты; все втулки пробиты двумя круглыми противоположными отверстиями. На копьях из погребений 39 и 213 отверстия крупнее, чем на остальных. У пяти наконечников перо короче втулки, а у экземпляра из погребения 39 перо чуть длиннее втулки (рис. 65, 6).

Сопоставимые размеры наконечников копий следующие (в см):

Нетрудно заметить, что размеры втулок не пропорциональны размерам пера. Диаметр втулки почти одинаков у всех наконечников, за исключением одного, найденного вне погребений и отличающегося от остальных черной блестящей патиной и устройством пера, по середине которого проходят три узкие сильно выступающие грани. Средняя грань является как бы продолжением треугольной щели втулки (рис. 65, 4). Наконечник литой, весьма изящный. Его перо имеет форму лаврового листа, заметно суживающегося к концу. Режущие края пера аккуратно выделены такими же гранями, что и посередине.

По своей форме и пропорциям этот наконечник копья может быть сопоставлен с некоторыми копьями могильника позднебронзовой эпохи у дороги Бешташени — Сафар — Хараба, в частности с наконечниками копий погребений 4 и 19 [225, табл. XLIV, XLV], а также с одним из наконечников копий начала эпохи поздней бронзы Самтаврского могильника [491, с. 83, табл. XVI, 915], с той лишь разницей, что тлий-ский наконечник длиннее.

Обращает на себя внимание также копье из погребения 102, имеющее сильно раскрытую втулку. Треугольная щель втулки переходит в ребро листовидного пера, которое к середине чуть суживается наподобие кобанских кинжальных клинков с широким срединным продольным ребром. С той стороны пера, с которой втулка раскрыта, к срединному ребру дополнительно прикованы лавролистные пластинки. Вероятно, после отливки втулке придавали окончательную форму путем дополнительной обработки, заворачивая плоский бронзовый лист в трубку с помощью специальных приспособлений. Весь этот процесс очень ярко прослеживается на рассматриваемом наконечнике копья (рис. 65, 5), которое, таким образом, было изготовлено путем ковки из заранее приготовленной листовой заготовки точно так же, как и копья древних грунтовых погребений Самтаврского могильника.

Рис. 66. Бронзовые наконечники копий и наконечник 'стрелы из Тли некого могильника

Этой же техникой изготовлен наконечник копья из погребения 39 (рис. 65, 6). Посередине пера до самого острия проходит сильно выступающее ребро, сходящее к концу на нет. Плечики пера тупоугольные, в то время как у всех остальных наконечников они полуовальные. Чтобы втулка не расходилась, на ее нижний конец надевалось кольцо, от которого осталась темная полоса.

Остальные три наконечника копий почти одинаковы не только по форме, но и по пропорциям. Форма пера у них чуть иная. Она чрезвычайно близка форме листовидных кинжальных клинков раннего этапа позднебронзовой эпохи Внутренней Картли, особенно Мцхетского могильника. Перья этих наконечников сделаны в форме двух соединенных хордами сегментов с ребром посередине, переходящим плавно во втулку. Наибольшая ширина перьев в середине равна 3,5—4 см. На одной стороне втулки имеется треугольная щель, расширяющаяся к нижнему концу втулки.

Близкие по формам и размерам наконечники копий известны на территории Южной Осетии [413, с. 69, рис. 29, /, 3, 4, с. 90, рис. 38, 1, с. 91, рис. 39, 1 и 2], в материалах Мцхетского могильника [491, с. 76— 80, рис. 12; 225, с. 70, рис. 746] и т. д. Судя по коллекциям Юго-Осетинского краеведческого музея, подобные формы наконечников копий в эпоху поздней бронзы были широко распространены в северо-западном районе Восточной Грузии.

Рассмотренные выше наконечники копий совершенно лишены даже простых орнаментальных мотивов, в то время как из соседнего горного района (Дзомаг) происходит наконечник копья, втулка которого украшена изображениями двух животных, выполненных гравировкой [226, с. 160 и 213]. Животные стоят спинами друг к другу на узкой цилиндрической поверхности втулки между двумя поясками с зубчатым орнаментом. Они даны в полный профиль с одной парой конечностей, но с двумя ушами, что характерно для подобных стилизованных рисунков [227, с. 174, рис. 42, 1], неоднократно встречающихся на кобанских изделиях, а также (и даже чаще) на топорах, пряжках, кольцах и других предметах из Тли. В этой связи особо примечателен один из бронзовых топоров тлийского погребения 208, на лопасти которого изображены шесть животных (три с одной стороны и три — с другой), совершенно схожих с изображениями на дзомагском копье.

Самая близкая аналогия дзомагскому наконечнику имеется в материалах с. Ешери. Здесь на втулке одного копья можно увидеть совершенно такие же изображения, как на дзомагском наконечнике. Характеризуя ешерские материалы, Б. А. Куфтин отмечает, что бронзовые втульчатые наконечники копий являются характерной чертой абхазской и западногрузинской бронзы поздней стадии, в то время как в Северной Осетии они очень редки, а в Кобанском могильнике даже совсем неизвестны [226, с. 199]. Этого, однако, нельзя сказать о других памятниках кобанской культуры. Так, в Кумбултском могильнике Верхняя Рутха обнаружены четыре бронзовых листовидных наконечника копья с расщепленной втулкой, очень близких к тлийским, беш-ташенским и самтаврским экземплярам эпохи поздней бронзы [197, с. 100, табл. VI, 4—7]. Из того же могильника происходит каменная форма для отливки наконечников копий, говорящая об их местном производстве [197, с. 238].

Наконечники указанной формы хорошо известны среди древностей Северного Причерноморья эпохи поздней бронзы. Были они распространены и в памятниках скифского периода, но в отличие от ранних были откованы из железа [282, с. 36, табл. 12, /—8]. В тлийских комплексах эпохи железа также имеются железные наконечники копий, повторяющие форму бронзовых. Они отличаются своими размерами и вытянутостью пера. То же самое можно сказать и о железных копьях низменной зоны Юго-Осетии [413, с. 100, рис. 43].

На наш взгляд, втульчатые бронзовые наконечники копий в конце II тысячелетия до н. э. были характерны для культуры Внутренней Картли не меньше, чем для абхазской и западногрузинской культур. В горах Центрального Кавказа они широко бытовали в начале поздне-бронзовой эпохи и исчезли лишь с формированием так называемой классической кобанской культуры. (Однако с появлением железа в горах Центрального Кавказа опять распространяются копья с раскрытой и закрытой втулками.) Имея прекрасные бронзовые кинжалы и топоры, центральнокавказские племена, видимо, меньше нуждались в наконечниках копий, так как основным наступательным оружием являлись кинжалы и топоры. Поэтому в конце II — начале I тысячелетия до н. э., т. е. в период расцвета позднебронзовой культуры Центрального Кавказа, в некоторых погребальных комплексах мы находим по два кинжала и топора и совершенно не находим наконечников копий.

Бронзовые наконечники стрел

Наконечники стрел представлены единственным экземпляром, относящимся к типу так называемых площиков. Он имеет треугольную конфигурацию, опущенные вниз перья и короткий черенок также треугольной формы (рис. 65,8). Наконечник найден в погребении 180 вместе с архаичным кинжальным клинком с широким плоским продольным ребром и зауженной серединой, булавкой, имеющей завернутую в трубку головку, и бронзовой фигуркой птицы с полудисковидными ушами и треугольным хвостом. В том же комплексе имеются диско-видные и ромбовидные бронзовые пуговки, а также сердоликовые бусы. Комплекс может быть датирован концом XII—XI в. до н. э.

Рассматриваемый наконечник стрелы может быть сопоставлен с пятью плоскими наконечниками стрел Нульского могильника [420, с. 82, рис. 17, 5—9], с той лишь разницей, что треугольные язычки нульских экземпляров более вытянуты. К этому же типу стрел относятся, видимо, экземпляры из с. Чми [441, табл. VII, 3 и 4], имеющие такие же треугольные язычки, но более длинные черенки.

В конце II тысячелетия до н. э. плоские наконечники стрел бытовали на обширной территории Закавказья и Северного Кавказа. Наиболее ранними экземплярами являются наконечники стрел, обнаруженные в комплексах XII—X вв. Мцхетского могильника. Пластинчатые наконечники стрел были найдены в тринадцати погребениях Самтавр-ского могильника [491, с. 84—85], в Триалети [225, с. 75, рис. 85, 2 и 3], в Боржомском ущелье [312, табл. X, д] и т. д. Интересные находки стрел-площиков зафиксированы на Змейском [124, с. 32, рис. 28, 8] и Сержень-Юртовском [171, с. 25] поселениях Северного Кавказа. Из последних находок на этой территории следует отметить два наконечника: один был найден в 1964 г. на горе Молочная около Кисловодска, второй — в 1967 г. на горе Золотой курган у Пятигорска.

Итак, в Тлийском могильнике найден всего один наконечник стрелы, а в Кобанском могильнике интересующие нас наконечники стрел вообще не представлены. Говорит ли это о том, что «кобанцы», как и древние жители Тли, не были знакомы с луком и стрелами? Конечно, нет.

На двух бронзовых поясах Тлийского могильника (погребения 74 и 76) имеются изображения лука и стрел с треугольными наконечниками и выемкой, для того чтобы конец стрел не соскакивал с тетивы лука при его натягивании. Для правильного полета стрел на их древках сделано оперение, точно так, как на скифских стрелах [282, с. 16]. Большая часть стрел находится в колчанах, висящих на плечах всадника и стрелков из лука [417, с. 173, рис. 9; 414, с. 287, рис. 13, 1, с. 289, рис. 14, с. 292, рис. 1 и 2]. Последние правой рукой натягивают тетиву, а левой вынимают из колчана следующую стрелу.

Бронзовые боевые топоры

Кавказские боевые топоры эпохи поздней бронзы настолько интересны, что в свое время одни только кобанские, а затем и колхидские экземпляры послужили предметом специальных научных исследований [529; 441, с. 14—23, табл. III—VIII; 114, с. 281—300; 115, с. 35—89; 180; 181; 182]. Тлийские топоры, за исключением нескольких экземпляров, еще не введены в научный оборот. Между тем их изучение может сыграть большую роль в определении более точных хронологических рамок всей культуры эпохи поздней бронзы и раннего железа Центрального Кавказа.

Всего в тлийских комплексах XII—X вв. до н. э. имеется 44 топора, из них 19 с дважды изогнутым корпусом (рис. 66—72), 21 с прямым корпусом (рис. 73—78) и 4 с полукруглым лезвием и клиновидным обухом (рис. 79—82). Все они, за исключением семи топоров (рис. 78, 1—7), богато орнаментированы. Как по орнаментальным мотивам, так и по форме и пропорциям самыми интересными и оригинальными являются топоры с дважды изогнутым корпусом, выделенные нами в самостоятельный тип. Изучение комплексов Тлийского могильника убеждает нас в том, что эта группа топоров является наиболее ранней. С подобными топорами только в двух случаях было засвидетельствовано присутствие железа. Кроме того, большинство их найдено в потревоженных и перемешанных последующими захоронениями погребениях, что, безусловно, также свидетельствует о более раннем их возрасте.

Рис 66. Бронзовый топор из погребения 234 Тлийского могильника

Рис

Рис. 67. Бронзовый топор из погребения 233 Тлийского могильника

Рис. 68. Бронзовый топор из погребения 271 Тлийского могильника

Рис. 69. Бронзовый топор из погребения 263 Тлийского могильника

у 3

Рис. 70. Бронзовый топор из погребения 223 Тлииского могильника

Рис. 71. Бронзовый топор из погребения 71 Тлииского могильника

Рис 72. Бронзовый топор из (погребения 234 Тлийского могильника

Рис 73. Бронзовый топор из погребения 253 Тлийского могильнике

Рис. 74. Бронзовый топор из погребения d 40 Тдийского могильника

Рнс. 75. Бронзовый топор из погребения 201 Тлийского могильника

Имеющиеся в нашем распоряжении бронзовые топоры могут быть разделены на три типа.

К / типу мы относим весьма изящные топорики с дважды изогнутым корпусом, молоточным обухом, овальным проухом, лопастью полуовальной формы и богатым декором. Лезвийная часть этих экземпляров не широкая, полуовального очертания. По изогнутому корпусу каждого проходит по два кривых желобка. Молоточная часть корпуса украшена б основном геометрическим орнаментом. Конфигурация и размеры этих топоров почти одинаковы, и лишь кое-какими деталями (главным образом орнаментальными мотивами) они отличаются один от другого. Возможно, все эти изящные орнаментированные топорики изготовлены одним мастером. Это особенно допустимо относительно топоров из погребений 77, 98, 201.

// тип представлен 21 топором (погребения 16, 76, 137, 165, 190,228, 229, 231, 248, 249, 254, 259, 262, 264, один топор найден вне погребений), относящимся к X в. до н. э. В тлийских комплексах, датируемых IX—VI вв. до н. э., т. е. уже началом железного века, имеется еще 19 топоров данного типа.

Существенными особенностями топоров этого типа являются прямой корпус, прямая передняя часть, более широкий, чем у топоров 1 типа, молоточный обух и упрощенность орнаментальных мотивов. Семь топоров (погребения 137, 190, 224, 228, 229, 248, 249) из выделенных нами во II тип экземпляров совершенно лишены орнамента, что можно считать редким явлением в материалах Тлийского могильника, вызванным, вероятно, значительным ростом производства топоров. Художники-граверы не успевали гравировать всю поверхность топора, так как это требовало много времени. Только этим можно объяснить появление неорнаментированных топоров в Тлийском могильнике.

Топоры эти по конфигурации сходны, но различаются по размерам. Одни из них имеют по два желобка на боковых плоскостях овального проуха, а другие — по четыре.

/// тип бронзовых топоров представлен четырьмя экземплярами. Это топоры с клиновидным обухом, овальным проухом и полукруглым лезвием. Три из этих топоров (из погребений 50 и 52) богато орнаментированы (рис. 79 и 80).

Топоры рассматриваемых типов в эпоху поздней бронзы были распространены на обширной территории — от Кобанского могильника в Северной Осетии до территории Орду (Турция). Для культуры племен Центрального Кавказа особенно характерными были топоры I типа, для культуры колхских племен — топоры III типа. Что же касается топоров II типа, то они оказались наиболее распространенными как на южном, так и на северном склоне Главного Кавказского хребта.

Бронзовый топор III типа возник в колхской среде и является специфическим предметом, несущим этнические признаки и определяющим всю культуру поздней бронзы и раннего железа Колхиды [292, с. 32]. Отсюда он, как и многие другие бронзовые предметы, распространился в соседние районы, в том числе на северные склоны Кавказского хребта.

Кинжалы и кинжальные клинки

В эпоху поздней бронзы и раннего железа на Кавказе почти каждый мужчина носил кинжал, который считался необходимым элементом его костюма. Большая популярность кинжалов объясняется использованием их не только в качестве оружия, но и в повседневной жизни. Кинжалы встречаются и в комплексах более раннего времени, чем эпоха поздней бронзы и раннего железа. Ранние экземпляры изготовлены путем холодной ковки и имеют плоскую, порой листовидную форму с черенком без отверстия. В результате постепенного развития техники изготовления кинжалов происходило изменение сплавов, из которых они были сделаны, и их формы. Правда, в погребениях начального этапа позднебронзового периода Центрального Кавказа продолжают встречаться кинжальные клинки уплощенной формы с небольшим черенком и одним отверстием на нем. Однако все бронзовые клинки, о которых пойдет речь, исполнены уже техникой литья. После отливки края обрабатывали холодной ковкой для придания им большей прочности. Этот прием особенно хорошо прослеживается на наиболее ранних экземплярах, зафиксированных в комплексах, которые относятся к середине II тысячелетия до н. э.

Рис. 76. Бронзовый топор из погребения 76 Тлийского могильника

В тлийских погребальных комплексах описываемого времени бронзовых клинков много. Большинство их встречено в погребениях, относящихся к XVI—XIII вв. и описанных в предыдущей главе. Необходимость представить себе их типологию заставила нас перенести их рассмотрение в настоящую главу.

Все клинки обоюдоострые, с черенками и без них. Они подразделяются на девять типов, причем внутри некоторых из них можно выделить подтипы и варианты.

К / типу мы относим 12 клинков (рис. 83, 1—12), характерными особенностями которых являются уплощенность, откованность лезвий и наличие отверстий на конце черенка и на плечиках клинка. Два из них (рис. 83, 1 и 2) отлиты в двустворчатых формах, причем после отливки их лезвия прокованы и отточены. К ним близок третий клинок, у которого, впрочем, более листовидное лезвие, а черенок уже, длиннее и имеет два пробитых одно над другим отверстия (рис. 83, 3). Комплекс погребения, в котором найден клинок, является перемешанным, и, возможно, клинок оказался в нем случайно. Форма клинка настолько архаична, что, на наш взгляд, едва ли можно усомниться в его древности.

Особый интерес представляют 8 клинков этого типа, имеющие более широко прокованные и хорошо отточенные лезвия (рис. 83, 5—12). У одного из них (рис. 83, 5) широкий полукруглый черенок с двумя расположенными одно над другим отверстиями и двумя подобными же отверстиями на плечиках у основания клинка. Посередине кинжального клинка идет широкая полоса, как на пламевидных клинках. Следующие два клинка имеют треугольные черенки с пробитыми в трех углах сквозными отверстиями (рис. 83, 6 и 7). На черенках как этих, так и других клинков сохранились полосы от деревянных ручек, а. часть черенка, которая вгонялась в деревянную рукоять, обычно более светлая, чем вся остальная поверхность. В отдельных случаях на клинках (а в особенности под ними) наблюдались незначительные остатки кожи, по-видимому следы кожаных ножен.

Эти кинжальные клинки сходны между собой как по форме, так и по размерам и находят близкие аналогии в памятниках не только Южной Осетии, но и Закавказья середины и второй половины II тысячелетия до н. э. [119, с. 5].

Еще три кинжальных клинка I типа (рис. 83, 8, 9, 10) имеют отверстия только на плечиках, а у двух клинков (рис. 83, // и 12) основания плечиков полуовальной формы. Этим они отличаются от других экземпляров. Все объединяемые в один тип клинки имеют какие-то незначительные особенности. На черенках ранних экземпляров пробито по одному отверстию, на более поздних черенок расширяется, получает треугольную форму, и вместо одного отверстия появляется два или три. Подобная эволюция была подмечена Г. А. Ломтатидзе при рассмотрении кинжальных клинков Самтаврского могильника [248, с. 147—148]. Прототипами этих клинков он считает ножевидные клинки с отдельно выделанными просверленными или непросверленными черенками, изготовленными большей частью из чистой меди [248, с. 89, 142—149].

Прототипами выделенных в I тип тлийских клинков являются те примитивно откованные экземпляры, которые в свое время были отнесены нами к периоду средней бронзы [412, с. 296—297]. Таким образом, рассматриваемые кинжальные клинки развивались на основе местных прототипов.

Среди кинжальных клинков I типа заслуживает внимания экземпляр из погребения 98 с широким, треугольным, с овально-выпуклой продольной серединой черенком, на котором пробито пять отверстий. На клинке не заметны следы тонкой проковки лезвий (рис. 83, 4). Если все остальные клинки сравнительно пламевидны, то клинок из погребения 98 имеет менее пламевидную форму и, видимо, является дальнейшим развитием выделенных в I тип кинжальных клинков.

Ко // типу относятся четыре клинка (рис. 83, 13—16), отличающиеся от клинков I типа прежде всего тем, что имеют посередине узкую выпуклую продольную полосу. Черенки у этих четырех экземпляров полуовальные, со следами деревянных ручек. По форме черенка они несколько сближаются с клинками I типа. Составные ручки этих клинков крепились на черенках с помощью двух отверстий.

Рис. 77. Бронзовый топор из погребения 254 Тлийского могильника

К III типу мы относим шесть клинков (рис. 83, 17—22). Они отл ,• чаются от клинков II типа прежде всего тем, что у них либо треугольный, либо трапециевидный черенок; узкая срединная полоса у клинков этого типа более выразительная. Комплексы, в которые входят клинки III типа, датируются периодом не ранее XIII в. до н. э. (Что же касается клинков I и II типов, то они могут быть отнесены к более раннему периоду, т. е. к XIV в. до н. э.) Кинжальные клинки III типа известны в археологической литературе как пламевидные и хорошо представлены в памятниках раннего этапа позднебронзовой эпохи. Так, очень близкие аналогии им можно найти в квасатальских грунто• вых погребениях 3 и 4 [113, с. 22, рис. 1, табл. IV]. Эти бронзовые кинжальные клинки на раннем этапе позднебронзового периода в основном были распространены в северной полосе Восточной Грузии [113, с. 15—16]. Возможно, что они распространились именно с этой территории. Во всяком случае, можно полагать, что основным центром формирования кинжальных клинков рассматриваемого типа в эпоху поздней бронзы были предгорные и горные районы нынешней Южной Осетии. Клинки III типа, видимо, являются прототипами кобанских, т. е. клинков с широкой продольной плоской полосой по обе стороны лезвия и зауженной серединой, которые в эпоху поздней бронзы были распространены еще шире, чем клинки III типа. Слабая вогнутость краев лезвия в центральной части этого типа клинков нередко служила доказательством занесения на Кавказ форм микенских кинжалов, однако, на наш взгляд, эта форма является производной от более древних местных форм кинжальных клинков [197, с. 99]. Прототипы этого клинка встречаются в более ранних материалах Центрального Кавказа вообще и Тлийского могильника в частности.

Рис. 78. Бронзовые неорнаментированные топоры из Тлийского могильника

В IV тип объединены 12 клинков (рис. 84, /—12), однотипные по форме и по размерам. Одни из них имеют маленький трапециевидный черенок без отверстий (рис. 84, 1 и 2), а другие на таком же или треугольном черенке имеют по два отверстия. Все экземпляры этого типа одинаково заужены в середине и имеют широкую продольную выпуклую полосу с обеих сторон лезвия, от черенка до кончика. Высота этой полосы над остальной поверхностью клинка невелика. По определению Г. А. Ломтатидзе, в сечении эти бронзовые клинки представляют удлиненный шестигранник [248, с. 139]. Клинки данного типа помимо Тлийского могильника хорошо представлены в материалах других районов Южной Осетии (коллекции Юго-Осетинского музея краеведения, инб. № 814, 816, 846, 810), в культуре горных районов Западной Грузии [78, табл. XLI], а также в Триалети [225, с. 72, рис. 77, 6, табл. XLIV], Мцхете [248, с. 139 и ел.; 491, с. 75, табл. XVI, 5608], Метехи, Сасирети [491, с. 75]. Рассматривая древнейшие археологические памятники Мцхеты, Т. Н. Чубинишвили выделяет кинжальные клинки рассматриваемого типа в третий подтип. Вслед за Г. А. Ломтатидзе он считает их основной особенностью зауженность середины и плоскую продольную полосу по обе стороны лезвия [491, с. 74—75].

Рис. 79. Бронзовый топор из погребения 50 Тлийского могильника

Кинжальные клинки рассматриваемого типа встречены в Кобан-ском могильнике [441, с. 27, табл. XII, 1 и 2], и, по мнению некоторых исследователей, этот тип является характерным только для района распространения кобанской бронзы [203, с. 75]. Тот факт, что подобные клинки выявлены и вне области кобанской культуры (например, в северной части Восточной Грузии, которая дала наибольшее число таких клинков), Г. А. Ломтатидзе объясняет тесными культурными связями тогдашних жителей северного склона Кавказского хребта и северо-западных районов Восточной Грузии [248, с. 271]. Нам представляется, что эти районы скорее были заселены этнически близкими племенами. Иначе трудно объяснить то удивительное сходство, которое прослеживается еще с периода куро-аракской археологической культуры и в более позднюю историческую эпоху приводит к появлению однородной бронзовой культуры на территории Центрального Кавказа.

Рассматриваемые кинжальные клинки появляются в комплексах Тлийского могильника с конца XIII в. до н. э. и бытуют до X в. до н. э. В течение трех столетий форма клинка сохранялась, хотя и подвергалась незначительному изменению, как это видно по некоторым клинкам (рис. 84, 5 и 6). Эти два экземпляра отличаются не только устройством черенковой части, которая кончается небольшим полукруглым выступом, но и конфигурацией продольной полосы, которая имеет округлые края и уплощенную середину. Одинаковым у этих клинков был и насад рукояти. На черенках сохранились полоски от деревянных ручек, которые скреплялись с клинками с помощью двух отверстий и бронзовых гвоздей цилиндрической формы, сохранившихся почти на

Рис. 80. Бронзовый топор из погребения 52 Тлийского могильника

каждом клинке. Последние были широко распространены в эпоху поздней бронзы на территории Западной Грузии, в частности Имерети и Рачи. Что же касается территории Абхазии, то здесь в позднебронзо-вых памятниках большей частью встречаются бронзовые клинки с узким черенком и постепенно зауженным лезвием [87, с. 137].

Некоторые находки на территории Северного Кавказа свидетельствуют о том, что кинжальные клинки рассматриваемого типа в эпоху поздней бронзы были распространены на обширной территории. Наиболее западные находки предметов этого типа были сделаны в бассейнах притоков Кумы и Терека, в частности под горой Бык и в ауле Терезе на р. Эшкакон, в 20 км западнее Кисловодска [140, с. 82, рис. 5, 1-3, 5].

К IV типу клинков следует отнести и экземпляр из погребения 126 (рис. 84, 3). Он почти такой же по форме и размерам, что и все остальные клинки этого типа, но с более коротким и тупым основанием для насада рукояти. Следы деревянной ручки, засвидетельствованные in situ, позволяют провести некоторую реконструкцию. Средняя часть деревянной рукояти была охвачена поясом из листовой бронзы, края которого были прикреплены к ручке одним бронзовым гвоздем. Рукоять, видимо, имела Т-образный кончик и была обтянута кожей, а также украшена бронзовыми полушаровидными пуговками двух типов — мелкими и более крупными. Рукоять скреплялась с клинком короткими гвоздями, которые забивались в сквозные отверстия, пробитые по обе стороны широкой продольной полосы. Украшенную подобными бронзовыми пуговками ручку имеет один из кобанских кинжалов [441, табл. XLI; 197, с. 197, рис. 21, 3]. Правда, на кобанском экземпляре эти пуговки составляют два ряда и на кончике, и на основании рукояти, а на тлийском экземпляре — один ряд. Кроме того, на клинке кобанского кинжала в отличие от тлийского проходит не одна плоская продольная полоса, а пять линий, соединенных к кончику в одну.

Рис. 81. Бронзовый топор из Тлийского могильника (находка вне погребения)

Клинки V типа (рис. 85, 1—13) отличаются от других прежде всего тем, что имеют по обе стороны лезвия сильно выступающее срединное ребро, которое идет по всему лезвию — от узкого черенка до конца. Лезвия некоторых клинков этого типа суживаются к концу постепенно (рис. 85, 2, 3, 10, 11, 13), другие суживаются сразу недалеко от черенка (рис. 85, 1, 4, 5, 8, 9, 12). Все клинки этого типа отлиты в специальной форме и имеют короткие, круглые в сечении черенки (рис. 85, 1, 6, 12). У каждого клинка по обе стороны черенка имеются утолщения с отверстиями, с помощью которых деревянная рукоять скреплялась с клинком. Для этих целей применялись бронзовые гвоздики цилиндрической формы, сохранившиеся в отверстиях некоторых экземпляров. Возможно, клинки V типа являются местной разновидностью кинжальных клинков. Для синхронных памятников Восточной Грузии они не характерны, не встречается этот тип и в памятниках равнинных районов Южной Осетии. То же можно сказать и о Мцхетском могильнике, в комплексах которого клинки с узким выступающим продольным ребром — явление не редкое. Однако мцхетские экземпляры составляют другой, самостоятельный, тип и отличаются от тлийских экземпляров.

Рис. 82. Бронзовый топор из погребения 24 Тлийского могильника

Рассматривая ведущие формы оружия кобанской культуры, Е. И. Крупнов выделяет только три типа кинжальных клинков и отмечает, что третий тип, редко встречаемый, представляет собой массивный широкий ровный клинок с резко выраженной острой продольной гранью и слабо выступающим стерженьком. Далее он заключает, что, быть может, этот тип не местный, а привнесенный извне, возможно из Восточного Закавказья [197, с. 177, рис. 21, 3; 441, табл. X, 1]. Однако в Восточном Закавказье подобные клинки встречаются очень редко. Нам представляется, что тип клинка, который кажется Е. И. Крупнову не местным, является характерным для бронзовой культуры Центрального Кавказа. Пример тому — тлийские экземпляры. Из района Тли, видимо, этот клинок распространялся и на северные склоны. Об этом могут свидетельствовать единичные находки в могильниках эпохи поздней бронзы и раннего железа как Северной Осетии [441, табл. XII, 3], так и Дагестана [192, с. 74, рис. 18, 6]. Среди них выделяются два экземпляра (рис. 85, 7 и 13), отличающиеся устройством срединного ребра. Если все остальные клинки имеют острое, сильно выступающее ребро, то у этих двух экземпляров ребро округлое. Кинжальные клинки типа последних встречаются реже. В Кобанском могильнике подобные клинки совершенно неизвестны. Что же касается клинка с острым продольным ребром, то такие экземпляры там были встречены с экземплярами, имеющими широкую продольную полосу и зауженную середину [441, с. 27, табл. XII]. Следует отметить, что в кобанских материалах и те и другие клинки представлены в меньшем количестве, чем в Тлийском могильнике.

Рис. 83. Бронзовые кинжальные клинки из Тлийского могильника

В V типе выделяется один (первый) подтип. К нему относятся семь кинжалов (рис. 86, 7—13), отличающиеся тем, что к их составной деревянной ручке прикреплялась бронзовая квадратной формы пластинка. Она прибивалась тремя бронзовыми гвоздями, имеющими цилиндрические головки. В одном случае нижний конец деревянной рукояти представлял не просто бронзовую квадратную пластинку, а рамку, в которую вгонялся кончик рукояти, а затем, как и на других кинжалах, вбивались три гвоздя (рис. 86, У). Клинки кинжалов первого подтипа почти тождественны клинкам основного V типа.

Так же как и клинки V типа, кинжалы первого подтипа можно считать характерными именно для Тлийского могильника, хотя в материалах Кобанского могильника имеются точно такие квадратные бронзовые пластинки с такими же гвоздями [441, с. 27, табл. XXXIII, 12]. По описанию П. С. Уваровой, в собрании А. С. Уварова таких пластинок две, а в Историческом музее — одна [441, с. 70]. Так как ни одна из них не зафиксирована in situ, назначение их оставалось неясным. Только тлийские находки выяснили назначение этих квадратных пластинок. Насколько нам известно, нигде на Кавказе кинжалы подобной конструкции не зафиксированы. Очень возможно, что на северный склон Главного Кавказского хребта отмеченные П. С. Уваровой пластинки попали именно из района Тли, так как здесь они представлены в наибольшем количестве и более завершенными видами. Судя по имеющимся комплексам, подобные бронзовые кинжалы с составной деревянной рукоятью были характерны для XII—XI вв. до н. э. В комплексах последующего периода они не встречаются.

В VI тип объединены шесть кинжалов с составными ручками (рис. 86, /—6), относящиеся к пламевидным и близко стоящие к клинкам V типа. Основной отличительной их особенностью является то, что вместо сильно выступающего узкого срединного они имеют овально-выпуклое ребро. Лезвия отточены очень тщательно и имеют короткие стержневые черенки с отверстиями для насада рукояти, которые у всех шести экземпляров оформлены почти одинаково. Стержневые части этих клинков очень близки к таковым же V типа. Насколько нам известно, в синхронных памятниках Северного Кавказа и Закавказья подобные клинки не встречаются или представлены единицами.

Кинжальные клинки VI типа, как и других типов, отлиты в литейных формах, возможно с утратой восковой модели. Следует отметить, что и этот тип кинжальных клинков развился из соответствующего бронзового оружия предшествующего этапа. Таким образом, при внимательном рассмотрении бронзового оружия раннего этапа поздне-бронзовой эпохи можно проследить его постепенное развитие, начиная с ранних этапов металлургии бронзы.

VII тип составляют кинжальные клинки с коротким черенком и округлой полосой, проходящей по продольной оси лезвия; по обе ее стороны идут узкие продольные выпуклые линии, сходящиеся к кончику клинков в одну линию (рис. 87, /—4). Шесть из этих клинков (погребения 18, 50, 99, 224, 228) совершенно однотипны и не имеют отверстий на черенке. На седьмом экземпляре (погребение 76) имеются отверстия и, кроме того, вместо округлой продольной полосы посередине клинка идут резко выступающие линии, по три на каждой стороне, которые к концу клинка также сливаются в одну линию. По сравнению с другими кинжалами клинки VII типа длиннее и тяжелее. Интересно то, что их рукоять крепилась к клинку, как правило, без отверстий. Видимо, небольшой черенок вгонялся в деревянную рукоять, а затем плотно перевязывался сухожилиями. Седьмой экземпляр, как и клинки других типов, скреплялся с рукоятью имеющимися по обе стороны короткого треугольного черенка отверстиями. Среди рассматриваемых клинков выделяется экземпляр из погребения 231, отличающийся от других тем, что на нем продольные выпуклые линии идут, не отступая от середины, а по центру. Этим клинок близок экземпляру из погребения 76, но отличается от него отсутствием сквозных круглых отверстий по обе стороны черенка. Кроме того, клинок из погребения 76 имеет черенок треугольного очертания, а экземпляр из погребения 231—узкий вытянутый черенок.

Рис. 84. Бронзовые кинжальные клинки из Тлийского могильника

Рассматриваемые кинжальные клинки, по-видимому, являются сугубо местными изделиями. Определить их точные хронологические рамки трудно. Не совсем точные аналогии одному из рассматриваемых кинжальных клинков (рис. 87, 2) можно привести из Бешташенского могильника, который датируется эпохой поздней бронзы и первого появления железа [225, с. 72, рис. 77, 4]. Бешташенский кинжальный клинок отнесен Р. М. Абрамишвили к XIII—XII вв. до н. э. [12, сводная таблица, 232]. XIII веком до н. э. датирует В. А. Сафронов бородинский кинжал [392, с. 118], с которым он сближает кинжальные клинки рассматриваемого типа (хотя и считает их моложе бородинского) [392, стр. 119, прил. I, рис. 8, 8—9]. Даже если железо появляется в горах Центрального Кавказа с XI в. до н. э., это нисколько не противоречит датировке рассматриваемых клинков и содержавших их комплексов XII в. до н. э., хотя не исключена возможность бытования некоторых клинков этого типа и в XI—X вв. до н. э. В частности, кинжальный клинок погребения 76 вместе с комплексом должен быть отнесен к концу XI — началу X в. до н. э. Эти кинжальные клинки были в обиходе в течение трех столетий или дольше; о том, что они бытовали уже в конце XIII в. до н. э., свидетельствует комплекс погребения 50, который включает такие бронзовые предметы, как фигуру птички с головой животного и треугольным хвостом, булавку с откованной и завернутой в трубку головкой, являющиеся характерными для раннего этапа позднебронзового периода.

VIII тип составляют пять цельнолитых бронзовых кинжалов, не связанных с погребальными комплексами (рис. 88, 1—5). Они характеризуются наличием хорошо оформленных ажурных рукоятей, кончающихся полукруглой или полуовальной дугой. По краям рукоятей имеются вогнутые внутрь бортики, между которыми, видимо, вставлялось дерево. Треугольные или овальные прорези на рукоятях, по-видимому, в отдельных случаях также украшались деревянными вставками. Рукоять второго кинжала, безусловно, была покрыта деревом, и поэтому па ней отсутствуют ажурные прорези, а имеется только пять отверстий для гвоздиков — четыре на полуовальном навершии и одно на нижнем конце рукояти (рис. 88, 2).

Лезвийная часть этих кинжалов начинается с бортика, который выделяется над поверхностью лезвия. На первом кинжале бортик украшен двумя рядами елочного узора. Ниже бортика, в центре лезвийной части, имеется короткая лента с таким же узором, а от нее идут вниз восемь линий, которые постепенно соединяются. Крайние линии идут с поперечного бортика и, не доходя до кончика кинжала, сливаются, повторяя форму самого кинжала (рис. 88, 1).

Второй кинжал имеет такой же поперечный бортик, но вместо елочного узора украшен линейным орнаментом. Посередине лезвийной части идут вниз такие же линии, как и на первом кинжале (рис. 88, 2).

Третий кинжал почти такой же, как и второй, с той лишь разницей, что на полукруглом кончике его рукояти есть четыре прорези (рис. 88, 3). Четвертый кинжал имеет треугольные прорези на полуовальном верхнем конце рукояти, под ними маленькая треугольная прорезь острым концом вниз; такая же треугольная прорезь, но обращенная острым концом вверх, имеется на рукояти у основания лезвийной части. Между этими двумя треугольниками — прорезь ромбовидной формы. Поперечный бортик кинжала чуть шире, чем у других, и украшен короткими вертикальными штрихами и сдвоенными ломаными линиями. От середины лезвия идут вниз 9 линий, начинающиеся с узенькой ленточки, заполненной вертикальными штрихами (рис. 88,4). Наконец, пятый кинжал такой же, как и третий, только меньше (рис. 88, 5).

Все пять экземпляров этого типа обнаружены с материалами, которые относятся к раннему этапу позднебронзовой эпохи. В частности, два последних кинжала найдены с каменной булавой шаровидной формы, орнаментированными налобными венчиками, массивными бронзовыми булавками, имеющими навершия в виде бычьих голов или овальных шляпок, и т. д.

В результате сравнительного изучения подобные бронзовые изделия были отнесены нами к концу XIV—XIII в. до н. э. Этим же периодом можно датировать рассмотренные бронзовые кинжалы. XIII— XII вв. до н. э. датируется аналогичный кинжал из Бешташенского могильника. В Самтаврском могильнике кинжалы этого типа почти неизвестны, зато в нем хорошо представлены бронзовые мечи с рукоятями, кончающимися ажурными головками, и лезвиями, очень близкими лезвиям рассмотренных выше кинжалов. В Самтаврском могильнике комплексы, которые содержат такие мечи, датируются XIII— XII вв. до н. э. [12, табл. I, рис. 200—202].

Рис. 85. Бронзовые кинжальные клинки из Тлийского могильника

К рассмотренным выше кинжалам близок клинок с составной рукоятью (рис. 87, 5). В его верхней части имеются три отверстия — два по краям и одно на маленьком полукруглом черенке. Здесь же хорошо прослеживаются следы составной деревянной рукояти и форма насада на клинок. Посередине клинка идут такие же четыре продольные линии, как и на бронзовых кинжалах VIII типа. Этим самым рассматриваемый клинок сближается с ними. Форма рассматриваемых кинжалов очень редка на Кавказе и встречена в Тлийском [419, с. 150—151, рис. 9, 20, 21, табл. IX, 3] и Кобанском [441, табл. VIII, 5] могильниках. Очень близкий к тлийским кинжалам экземпляр известен из могильника Верхняя Рутха [197, с. 177, рис. 21, 1], комплексы которого датируются раннекобанским временем [197, с. 100]. В. А. Саф-ронов, на наш взгляд, несколько омолаживает возраст рутхинского погребального комплекса, ограничивая его XII в. до н. э. [394, с. 23— 30].

Более достоверной нам представляется датировка рутхинских комплексов № 10 и 16 М. Гимбутас, отнесшей их к 1400 г. до н. э. [525, с. 143—163]. Именно с XIV в. до н. э. начинается раннекобан-ский период позднебронзовой эпохи Центрального Кавказа, что хорошо подтверждается комплексами Тлийского могильника, а также материалами синхронной колхидской культуры на территории Западной Грузии.

В западногрузинской культуре, в том числе и в Абхазии, кинжалы рассматриваемого типа не были обнаружены, и это дает основание считать данный тип бронзового кинжала характерным для бронзовой культуры определенного региона Центрального Кавказа. Нам думается, что из района Тли он перешел на северные склоны и попал как к носителям культуры древней Кобани, так и в Верхнюю Рутху. Правда, форма этих кинжалов в какой-то мере напоминает переднеазиат-скую, и потому нельзя исключить возможность, что она первоначально появилась в странах Передней Азии, а затем проникла в горы Центрального Кавказа. Есть, однако, один аргумент в пользу ее местного происхождения: ведь на Центральный Кавказ эта форма должна была попасть через территорию Восточного Закавказья (Армении и Восточной Грузии), а там этот тип кинжала не встречается. В Бешташенском могильнике известен единственный экземпляр кинжала подобного рода с отломанной ручкой, но он мог попасть туда в результате межплеменных сношений.

Таким образом, можно полагать, что рассмотренные кинжалы являются локальной особенностью. Они возникли здесь, и отсюда единичные экземпляры могли попасть в другие районы.

В IX тип мы выделяем цельнолитые кинжалы, отличающиеся один от другого как формой рукояток, так и формой лезвийной части. Можно сказать, что почти каждый экземпляр, входящий в этот тип кинжалов, представляет собой особый вариант (рис. 89, /—14).

1-й вариант. Кинжал с массивной литой бронзовой рукоятью, сильно суживающейся в центральной части. Ниже зауженной части рукоятка имеет треугольное очертание, а выше — четырехугольное. Кончик ручки имеет полуовальную форму. Чуть выше зауженной части имеется круглое сквозное отверстие. Вся поверхность рукоятки покрыта елочным узором (рис. 89, 1).

Лезвийная часть кинжала имеет выпуклую продольную полосу, проходящую посередине лезвия. К концу эта полоса утончается и превращается в колющее острие. Форма лезвийной части этого кинжала очень близка лезвиям VI типа. По-видимому, рассматриваемый кинжал является дальнейшим развитием клинков указанного типа. Химическое исследование сплава этого кинжала показало следующие элементы: основной состав сплава — медь, олово — 6,1%, свинец — 0,04, цинк — 0,12, мышьяк — 0,07, сурьма — 0,1, серебро — 0,1, висмут — 0,003, никель —0,02, железо — 0,06% (анализы произведены в лаборатории археологической технологии Института истории АН Азербайджанской ССР под руководством проф. И. Р. Селимханова).

В материалах Тлийского могильника рассматриваемый кинжал представлен единственным экземпляром. Второй подобный бронзовый кинжал выявлен в погребении 2 кромлеха 10 Стырфазского могильника в 1974 г. Аналогичные кинжалы известны из Боржомского ущелья и Палури. В синхронных Тли могильниках Внутренней Картли другие аналогии нам неизвестны. Зато очень близкие аналогии имеются в материалах Абхазии, в частности в погребальном комплексе из с. Приморского Гудаутского района. Рассматривая этот комплекс, Б. А. Куф-тин считает его близким верхнекобанскому материалу [226, с. 140, табл. X, 5; 398, с. 106—112]. Более того, имеющийся в комплексе бронзовый кинжал он считает характерным для Кобани.

Почти такую же мысль высказал Е. И. Крупнов при рассмотрении ведущих форм оружия Кобанского могильника. Бронзовые цельнолитые кинжалы из Кобани [41, табл. XXIX, /] и Кумбулты. [441,

Рис. 86. Бронзовые кинжальные клинки и кинжалы из Тлийского могильника

табл. XCVII, 4] он называет характерным типом оружия кобанской культуры, хотя в то же время отмечает, что они не имеют предшественников [197, с. 99]. Конечно, на основании двух или трех экземпляров трудно говорить о том, что они характерны для той или иной культуры. Ясно только одно: по форме лезвийной части эти кинжалы близки к клинкам, изобилующим в памятниках эпохи поздней бронзы Центрального Кавказа, поэтому едва ли можно сомневаться в их местном производстве. Известные по настоящее время находки этих кинжалов связаны с территорией распространения кобанской бронзы. Кроме того, они в основном происходят из Кобаиского, Кумбултского и Тлийского могильников. Приведенные Е. И. Крупновым бронзовые кинжалы действительно похожи на тлийский экземпляр, но надо сказать, что более близкой аналогией является кинжал из Абхазии.

Рис. 87. Бронзовые кинжальные клинки из Тлийского могильника

Правда, у него плоская лезвийная часть, а рукоять украшена орнаментом из мелких кружков с точкой в середине, нанесенных ударами твердым трубчатым чеканом. Этим кинжал из Абхазии отличается от тлийского экземпляра 1-го варианта IX типа и сближается с кинжалом погребения 176 Тлийского могильника, рукоять которого сделана из бронзы и кости, причем костяные пластинки рукояти украшены орнаментом из мелких кружков с точкой посередине. Этот кинжал мы выделяем во 2-й вариант IX типа.

2-й вариант представлен массивным кинжалом из погребения 176 (рис. 89, 12). Лезвийная часть кинжала плавно суживается к концу. По ее середине проходит резко выступающее продольное ребро, достигающее заостренного кончика кинжала. На рукояти с обеих сторон бронзовыми гвоздями прибиты костяные пластинки, которые вместе с бронзовой частью рукояти к середине суживаются, а к кончику ручки расширяются. Этими деталями рассмотренный кинжал сближается с кинжалом первого варианта, а по форме лезвийной части — с клинками, посередине которых проходит резко выступающее ребро, столь характерное для кинжалов Тлийского могильника.

Кинжал из погребения 176 не имеет сопровождающего инвентаря. С костяком, кроме него, ничего не было. Установить его дату помогают как кинжал из с. Приморского, так и бронзовые клинки тлийских погребальных комплексов, на основании которых можно отнести кинжал погребения 176 к концу XII — началу XI в. до н. э.

3-й вариант представляет бронзовый кинжал из погребения 52, имеющий прекрасную литую бронзовую рукоять, которая кончается полукруглым навершием. На последнем с обеих сторон имеется неглубокий дугообразный прорез, заполненный пастой. Ниже этой дуги, на суженной части рукояти,— два сквозных отверстия. У лезвийной части рукоять снова расширяется. Лезвийная часть кинжала имеет широкую,

плоскую, выпуклую продольную полосу; на ней с обеих сторон лезвия нанесено изображение извивающейся змеи с треугольной головкой. Лезвие клинка к середине суживается. По своей форме лезвийная часть этого кинжала очень близка кинжальным клинкам так называемого кобанского типа (рис. 89, 3). Кинжал датируется тем же временем, что и клинки с широкой продольной полосой посередине, т. е. началом XII в. до н. э. Этим же временем датируются подобные кинжальные клинки в древнейших комплексах Мцхетского могильника [491, с. 111, рис. 16].

4-й вариант представлен бронзовым кинжалом, отличающимся от всех остальных устройством литой рукояти и формой лезвийной части. На последней имеются по три сходящиеся продольные грани; две крайние по мере приближения к острию постепенно превращаются в одну грань (рис. 89, 4). По устройству лезвийной части рассматриваемый кинжал сближается с бронзовым кинжалом VIII типа, однако формой рукояти и некоторыми другими деталями отличается от него. Этот кинжал не связан с каким-нибудь комплексом и обнаружен в северо-восточной части могильника, где были сосредоточены погребения раннего этапа позднебронзовой эпохи. Рукоять кинжала, весьма изящная, кончается овально изогнутым навершием. На последнем имеются три прорези квадратной формы, заполненные какой-то массой, возможно пастой. Под центральным квадратиком на рукояти проделано круглое сквозное отверстие. Середина рукояти охвачена кольцом из трех витков, а еще ниже на ней имеется треугольный прорез, также заполненный пастой (?).

Кинжалы этого типа редки в материалах эпохи поздней бронзы Северного Кавказа и Закавказья. Не совсем точные аналогии можно привести из Кобанского [441, табл. X, 2) и Верхнерутхинского [197, с. 177, рис. 21, 6] могильников. На рукояти кобанского кинжала имеется круглое отверстие, зато рукоять рутхинского экземпляра украшена треугольными и квадратными вырезами. Кроме того,' кобанский кинжал имеет плоскую лезвийную часть, а рутхинский — лезвие с овально-выпуклой продольной полосой. Таким образом, тлийский кинжал представляет совершенно обособленный вариант цельнолитых бронзовых кинжалов Центрального Кавказа, и это подкрепляет мысль о том, что многие формы бронзового вооружения являются сугубо местной особенностью Тлийского могильника. Кажется непонятным, что мастера, делавшие цельнолитые кинжалы, редко повторяли одну и ту же форму, в то время как формы бронзовых топоров повторялись. Правда, орнаментальные мотивы, встречаемые на бронзовых топорах, тоже никогда не копируют друг друга. Видимо, древние мастера-металлурги старались не повторяться, изготовляя разнообразную не только по форме, но и по орнаментальным мотивам продукцию. Только этим можно объяснить разнообразие цельнолитых бронзовых кинжалов. Отсутствие близких аналогий из более или менее точно датированных комплексов затрудняет датировку тлийских кинжалов, в том числе и рассматриваемого экземпляра. Отметим, однако, что он обнаружен с кинжалами VIII типа, имеющими ажурные ручки и лезвия с продольными узкими полосами, которые датируются концом XIII — началом XII в. до н. э. (хотя, как мы отмечали выше, ни один кинжал VIII типа не представлен с комплексом и только сопровождающие материалы могут подтвердить датировку).

В 5-й вариант выделяется длинный узкий кинжал с резко выступающим срединным ребром и ажурной ручкой с двумя шпеньками для крепления рукояти. Последняя имела форму четырехугольной рамки с зауженной средней частью. С обеих сторон на этой части рукояти име-

Рис. 88. Бронзовые кинжалы с ажурными рукоятями из Тлийского могильника

ются полукруглые вырезы (рис. 89, 5). По форме лезвия данный кинжал близок клинкам, имеющим резко выступающее срединное ребро. Ажурная рукоять весьма оригинальной формы. С обеих сторон, видимо, к ней прибивались деревянные пластинки, в которых, впрочем, не было острой необходимости: рукоять и без них могла выполнять свои функции.

Бронзовые кинжалы рассматриваемого типа, насколько нам известно, очень редки на Северном Кавказе и в Закавказье. Можно привести только единственную, не совсем точную аналогию из погребения 11 Бешташенского могильника: цельнолитый бронзовый кинжал, на рукояти которого сделаны такие же полукруглые вырезы, как и на рукояти тлийского экземпляра. В отличие от тлийского бешташенский кинжал имет более тупой кончик, а рукоять лишена обрамления формы.

Эти два кинжала, видимо, близки хронологически. Бешташенский кинжал датируется Р. М. Абрамишвили XIII—XII вв. до н. э. [12, табл. I, 227], а тлийский экземпляр относится к XI в. до н. э. Близка к рукояти тлийского кинжала и бронзовая рукоять из с. Нигозети (Западная Грузия) [225, с. 69, рис. 73]. Последняя богато украшена узорами и изображением животного, выполненным в стиле изобразительного искусства кобанской бронзы, в то время как тлийский кинжал совершенно лишен орнаментальных мотивов.

Возможно, рассматриваемый кинжал получил рамочную рукоять от кинжалов переднеазиатского типа, на которые впервые обратил внимание А. А. Иессен [137, с. 162—163]. Отдельные находки этих кинжалов были засвидетельствованы в Армении, Западной и Восточной Грузии, в том числе и в Южной Осетии, в Северной Осетии, в Дагестане и персидском Талыше [269, с. 54—55; 137, с. 163; 199, с. 66—68]. По поводу датировки кинжалов переднеазиатского типа, выявленных на территории Передней и Малой Азии, высказано немало соображений.

Рис. 89. Бронзовые цельнолитые кинжалы из Тлийского могильника

Ученые относят их появление к XX—XVIII вв. до н. э. [510, с. 65—66, рис. 24; 522, с. 5, табл. IV, Ь], а исчезновение — к VIII в. до н. э. [510, с. 65—66; 137, с. 162—163]. Столь раннее их появление и длительность бытования позволили Е. И. Крупнову сделать вывод о том, что кинжалы переднеазиатского типа попали в Дигорию из Передней Азии в эпоху, предшествующую оформлению кобанской культуры. В то же время он допускает, что они бытовали на Кавказе в конце II тысячелетия до н. э. [199, с. 68]. Приблизительно этим же временем, точнее, XI в. до н. э. можно датировать рассматриваемый кинжал из Тлийского могильника.

6-й вариант представлен двумя изящными цельнолитыми кинжалами из погребений 16 (рис. 89, 6) и 249 (у второго лезвийная часть переломлена на две части). Они совершенно одинаковы. Лезвия кинжалов одной ширины, резко заужены к концу, посередине лезвий — продольная полуовальная выпуклая полоса от основания рукояти и до конца клинка. Еще изящнее отлиты у кинжалов рукояти. У основания клинка они имеют форму трапеции. К середине рукоять чуть заужена. Г> этой части рукояти имеется полуовально выступающее кольцо, а выше него — сквозное круглое отверстие для подвешивания. Под отверстием рукоять расширяется и кончается овальной шляпкой.

Кинжалы настолько изящны, что могли бы соперничать с кинжалами XIX в., бытовавшими у народов Кавказа. Они выявлены в погребальных комплексах, не содержавших железо. С кинжалом из погребения 16 найдены два бронзовых топора: один — с дважды изогнутым корпусом, второй — с прямым. Первый топор украшен елочным узором и изображениями рыбы, второй — меандровым и геометрическим узорами. С кинжалом из погребения 249 найден бронзовый топор с прямым граненым корпусом, совершенно лишенный орнаментальных мотивов. В этих же комплексах имеются бронзовые дугообразные фибулы, бронзовые пряжки. В целом комплексы могут быть датированы XI—X вв. до н. э.

Насколько нам известно, ни в одном позднебронзовом памятнике Северного Кавказа и Закавказья бронзовые кинжалы этого типа не обнаружены, поэтому весьма затруднительно говорить о каких-либо аналогиях. Их нет даже в Кобанском могильнике, с которым тлийские материалы в целом имеют удивительное сходство. Однако нельзя ограничиваться указанием только на черты сходства: тлийские вещи обладают также многими особенностями, отличающими их от кобанских бронзовых изделий. Пример этому — рассматриваемые бронзовые кинжалы.

К 7-му варианту относится бронзовый кинжал (рис. 89, 7), который отлит в литейной форме целиком. Рукоять его в середине сильно заужена, так что выступающий по краю с обеих сторон обод в середине рукояти суживается, а затем опять расширяется и кончается дугообразным навершием. Рукоять плоская, на ней пробиты восемь парных отверстий, в шести из которых сохранились бронзовые гвозди. Выступающий обод служил для закрепления пластинок из дерева, хотя для большей прочности они прикреплялись к плоской рукояти маленькими бронзовыми гвоздями, по длине которых можно судить о толщине рукояти кинжала. От лезвийной части рукоять отделяется небольшими треугольными выступами. Посередине лезвия проходит сильно выступающее продольное ребро. Химический анализ этого кинжала показал следующие элементы: основной состав сплава — медь, 9,5%—олово, 0,01—свинец, 0,05 — серебро, 0,01 — никель и 0,03%—железо (анализ произведен в лаборатории археологической технологии Института истории АН Азербайджанской ССР под руководством проф. И. Р. Се-лимханова). Таким образом, кинжал изготовлен из высококачественной бронзы, характерной для памятников XII—X вв. до н. э.

8-й вариант представлен тремя кинжалами (рис. 89, 8, 9, 10), которые очень близки между собой, но резко отличаются от других цельнолитых экземпляров своими рукоятями. Внизу они трапециевидной формы, в центральной части на них появляются небольшие выступы, далее рукояти опять гладкие и, наконец, завершаются плоскими пластинками овальной формы, расположенными на верхушке рукояти параллельно одна другой. На рукоятях имеется по нескольку отверстий с гвоздями. По-видимому, рукояти покрывались деревом, а затем обтягивались кожей, которая украшалась мелкими грибовидными гвоздями, чтобы ручка кинжала не скользила в ладони. Гвозди хорошо сохранились на рукояти одного из кинжалов (рис. 89, 8). Рукояти двух кинжалов (рис. 89, 8 и 10) имеют дугообразную вогнутость в центральной части. На третьем кинжале вместо дугообразной вогнутости имеется рамочный врез в центре основания ручки (рис. 89, 9). Кроме того, этот кинжал отличается от двух предыдущих формой продольного ребра лезвия. Сечение клинков ромбовидное в середине.

Рассматриваемые кинжалы, судя по сопровождавшим их материалам, должны быть отнесены к XI в. до н. э., хотя точно датированных аналогий нет. Кинжал из погребения 190, в частности, обнаружен в комплексе, который содержит бронзовую поясную пряжку с головкой барана. Подобная пряжка имеется в комплексе из погребения II правобережного Бешташенского могильника, который датируется Б. А. Куфтиным эпохой поздней бронзы и первого появления железа [225, с. 65—74, рис. 70]. Р. М. Абрамишвили относит бронзовый цель-нолитый кинжал из того же комплекса к XIII—XII вв. до н. э. [12, с. 140; 13, с. 25]. Таким образом, намеченная нами дата кинжалов 8-го варианта помещается между датой, предложенной Р. М. Абрамишвили, и датировкой Бешташенского могильника Б. А. Куфтиным. Следует отметить, что ни один из трех рассмотренных кинжалов не оказался в комплексе с железом. Этот факт также говорит в пользу предложенной нами датировки.

В специальной литературе не раз высказывались мнения о времени появления железа в материальной культуре древнего населения Восточной Грузии. В последние годы археологи пришли к выводу, что в Восточной Грузии и Азербайджане переходным периодом от поздней бронзы к железу следует считать XI—X вв. до н. э. [12, с. 140; 13, с. 25; 153, с. 64; 349, с. 185; 348, с. 113; 99, с. 14, табл. I, 1]. Этим же периодом определяется начало эпохи железа на Северном Кавказе [13, с. 70; 212, с. 334]. Правда, некоторые исследователи полагают, что железный век начинается здесь с самого начала I тысячелетия до н. э. [332, с. 17 и 173]. Что касается Закавказья в целом, то здесь железо появляется впервые в конце XII в. до н. э. [269, с. 132]. Рассматриваемый нами памятник очень близок к этой территории, и поэтому нет ничего удивительного в том, что железо могло появиться в Тли если не в конце XII в. до н. э., то, во всяком случае, в конце XI в. до н. э. Именно к этому периоду должны быть отнесены комплексы, в составе которых имеются незначительные железные предметы. Рассматриваемые же бронзовые кинжалы, по-видимому, относятся к самому началу XI в. до н. э.

В 9-й вариант можно включить цельнолитые бронзовые кинжалы из погребений 51 и 97 (рис. 89, // и 14). Рукояти их плоские у основания, с маленькими выступами в середине и постепенно расширяющиеся и овальные вверху. Как и на кинжалах 8-го варианта, рукояти снабжены парно расставленными отверстиями, в которых сохранились маленькие гвоздики. Ими прикреплялись деревянные пластинки. На одном из кинжалов (рис. 89, 11) дерево помещалось в верхней части рукояти между параллельными овальными пластинами, являвшимися навершием ручки. Лезвийная часть этого кинжала узкая, вытянутая, с сильно выступающим продольным ребром посередине.

Рукоять второго кинжала аналогична по форме рукояти первого кинжала, но дополнительные овальные пластины отсутствуют (рис. 89, 14). Лезвийная часть второго кинжала также вытянута и узка. По обеим сторонам лезвия имеется шесть продольных линий-полосок, которые к острию сходятся одна с другой и превращаются в три линии.

Этим лезвие кинжала из погребения 97 отличается от лезвия кинжала из погребения 51.

Возможно, эти кинжалы происходят от кинжала так называемого переднеазиатского типа и являются его дальнейшим развитием, но продукцией местного производства, наделенной известным своеобразием.

Что касается датировки кинжалов 9-го варианта, то в комплексе погребения 51 кроме кинжала имеется бронзовый топор с полукруглым лезвием, овальным проухом и обухом со скульптурным оформлением, подобный топорам Перевского [180, с. 34, рис. 26; 181, с. 76—80] и Пасанаурского ,[152, с. 18] кладов, а также топорам из могильника Фаскау близ с. Галиат (198, с. 87, рис. 20, «3; 197, с. 472] и Хашурского музея краеведения [181, с. 76]. Ни один из этих топоров не представлен в хорошо датированном комплексе, хотя Перевский и Пасанаурский клады датируются в целом концом II — началом I тысячелетия до н. э. [180, с. 118; 152, с. 18].

В тлнйском погребении 51 кроме топора имеются также дугообразная фибула классической кобанской формы, гривна из проволоки с отогнутыми по сторонам концами, высокая бронзовая поясная пряжка с восемью отверстиями, украшенная в чисто кобанском изобразительном стиле, и, наконец, бронзовая кружка с зооморфной ручкой и кольцевым поддоном. Весь этот материал позволяет нам отнести рассматриваемый комплекс и имеющийся в нем кинжал к самому концу X в. до н. э. Другой кинжал — из погребения 97 — вместе со всем комплексом, в который он входит, датируется IX в. до н. э. Поэтому мы не останавливаемся на нем более подробно.

10-й вариант. Среди всех тлийских кинжалов выделяется случайно обнаруженный экземпляр, имеющий пламевидное очертание клинка и плоскую, литую, кончающуюся округлым ажурным колпачком рукоять. Последняя сломана у основания клинка, но найденное здесь же навершие можно смело отнести именно к этому кинжалу (рис. 33, 2 и 3). На сохранившейся части рукояти имеются два отверстия. Одно из них, видимо, служило гнездом для гвоздя, а второе — для подвешивания кинжала. Клинок в какой-то степени напоминает клинки с составными ручками раннего этапа позднебронзового периода. Что же касается ажурного навершия рукояти, то оно может быть сопоставлено с навершиями бронзовых мечей Самтаврского могильника, датируемых Р. М. Абрамишвили XI—X вв. до н. э. [12, табл. I, 153—155]. Этим же периодом датируются кинжалы и мечи с ажурными колпачками на конце рукояти в Азербайджане [198, с. 131, табл. VIII; 99, с. 14, табл. I]. К XI—X вв. до н. э. относятся подобные кинжалы и на территории Армении [269, с. 155, рис. 63, 3], отличающиеся, впрочем, от тлийского экземпляра формой как рукояти, так и клинка.

Таким образом, тлийский кинжал сопоставляется по отдельным деталям с кинжалами Закавказья эпохи поздней бронзы и раннего железа. В то же время он является самостоятельным произведением. Возможно, форма этого кинжала связана с отмеченными закавказскими экземплярами, но считать ее их точной копией нельзя. Хронологически рассматриваемый кинжал должен быть помещен в рамках X в. до н. э.

Исходя из сказанного выше, можно сделать вывод, что во второй половине II тысячелетия до и. э. племена Центрального Кавказа широко пользовались бронзовыми кинжалами и кинжальными клинками, которые служили основным видом вооружения. Мастера-металлурги старались отливать не только прочные, но и красивые изделия. Это хорошо подтверждается рассмотренными сериями бронзовых кинжалов.

Если первоначальные формы кинжальных клинков в какой-то степени близки, то к XII—XI вв. до и. э. появились их самые разнообразные виды и варианты. Кроме изменений формы клинков с течением времени происходили и изменения форм рукоятей. Что касается клинков, то они постепенно становились более приспособленными для колющего удара.

Племена, оставившие Тлийский могильник, находились в определенных контактах с другими закавказскими племенами, в частности с носителями западногрузинской и самтаврской археологических культур. Не менее тесные связи существовали с племенами, оставившими Кобанский могильник и синхронные ему памятники северных склонов Центрального Кавказа. По некоторым деталям прослеживаются контакты и со странами Передней Азии, в частности с древним Ираном. Эти связи осуществлялись через территорию Закавказья, в том числе через Восточную Грузию.

Анализ тлийских бронзовых кинжалов позволяет говорить о существовании местного производства металлических изделий и о бытовании самостоятельного очага бронзовой металлургии в горной полосе нынешней Южной Осетии. Бронзовый кинжал или клинок с составной ручкой присутствует почти в каждом мужском погребении. Это говорит о том, что при постоянных межплеменных военных столкновениях возникла необходимость вооружения каждого мужчины, а массовое вооружение требовало и массового его производства.

Булавы

В тлийских комплексах XII—X вв. до п. э. представлены три булавы: одна каменная и две бронзовые. Первая из них (рис. 90, /) изготовлена из темного твердого камня. На ее яйцевидном корпусе имеются пять полушарных выступов, расположенных на центральной выпуклой части булавы. В корпусе просверлено круглое отверстие, верхняя часть которого имеет вид воронки. Его края, как и почти все само отверстие, настолько сильно потерты, что блестят. Булава, по-видимому, не насаживалась на деревянную рукоять, а была прикреплена к ремню, верхний конец которого завязывался в узелок. Таким образом, булава применялась в качестве оружия ближнего боя. Возможно, что подобными булавами пользовались и во время охоты.

По количеству имеющихся вокруг корпуса полушарных выступов, а также по форме рассматриваемая булава отличается от северокавказских булав и сближается с закавказскими экземплярами. Северокавказские каменные булавы, как уже отмечалось в предыдущей главе, имеют обычно четыре выпуклины, тогда как на закавказских булавах, в том числе и на бронзовых, по пяти полушарных выпуклин. Кроме того, закавказские булавы этого типа отличаются от северокавказских и по другим признакам [491, с. 87].

В центральнокавказских комплексах XII—X вв. до и. э. каменные булавы с полушарными выпуклинами почти не зафиксированы. Все известные на Северном Кавказе экземпляры, видимо, относятся к более раннему времени, а не к последним столетиям II тысячелетия до н. э., как это считал Е. И. Крупновв отношении каменных булав с полушарными выпуклинами из дигорских могильников Северной Осетии, сосуществовавших с более ранними шаровидными булавами без выпуклин [199, с. 44, рис. 9]. К концу II тысячелетия до н. э. в материальной культуре племен Центрального Кавказа появляются булавы, отлитые из металла, перенявшие и вместе с тем видоизменившие форму каменных [419, с. 158].

Рис. 90. Булавы из Тлийского могильника:

/ — каменная; 2—3 — бронзовые

Следует отметить, что к концу II тысячелетия до н. э. с бронзовыми булавами встречаются и их каменные прототипы. Пример этому— рассмотренная каменная булава из Тлийского могильника. В свое время она неправильно была отнесена нами к концу VIII в. до и. э. [417, с. 178]. Изучение инвентаря из погребения 98 дает теперь совершенно другую датировку. С каменной булавой в комплексе имеются кинжальные клинки: один с зауженной серединой, два с сильно выступающими продольными гранями и один плоский, с треугольным черенком, на котором пробито четыре отверстия для насадки и скрепления рукояти. В том же комплексе имеются бронзовый топор с двусторонне изогнутым корпусом, булавка с пятишишечной головкой, крестовидная привеска, маленький слиток, две пряжки без орнамента и одна с изображениями оленя, фибула с украшенной елочкой дугой, ножные кольца из бронзового прута круглого сечения и костяная игла. Из беглого перечня видно, что в комплекс входят предметы, характерные даже для раннего этапа позднебронзового периода, но в то же время нельзя не обратить внимание на присутствие дугообразной фибулы, на приемной части которой имеется изображение животного с повернутой назад головой и открытой пастью. Подобные фибулы, характерные для Тлийского могильника, начинают встречаться в погребальных комплексах с X в. до н. э. Этим же периодом датируются обнаруженные в тлий-ском погребении 98 ножные кольца и орнаментированная поясная пряжка.

Каменная булава изготовлена, безусловно, раньше X в. до н. э., но, так как она связана с рассмотренным комплексом, нельзя отнести ее к периоду, более раннему, чем конец XI—X в. Концом II тысячелетия до н. э. датируется и каменная булава с четырьмя выпуклинами из катакомбного погребения в Черкесии. Она найдена вместе с обломками курильницы III типа, относящейся к 3-му этапу предкавказской катакомбной культуры [135, с. 46, рис. 1], которая не предшествовала кобанской культуре [392, с. 91], а сосуществовала с ней.

В погребениях Тлийского могильника XII—X вв. до н. э. зафиксированы также две бронзовые булавы. Одна из них (погребение 57, рис. 90, 2) тяжелая, литая, из высокооловянистой бронзы. В сплаве булавы помимо меди и 20% олова присутствуют также свинец — 0,045%, цинк —0,009, висмут —0,07, серебро — 0,06, сурьма —0,018, мышьяк — 0,015, железо — 0,005, никель — 0,01 и золото — 0,01—0,03% (анализ произведен в лаборатории Института археологии АН СССР Е. Н. Черных).

На корпусе булавы крестовидно расставлены четыре выпуклины, обрамленные концентрическими кругами, а в середине проходит круглое сквозное отверстие, кончающееся прямой втулкой, на краях которой имеется кольцеобразно вдавленный поясок. Ниже выпуклин грушевидный корпус булавы украшен 12 изображениями рыб. Между выпуклинами помещено по одной рыбе, а на верхней плоскости булавы, вокруг отверстия, четыре рыбьи фигуры следуют одна за другой. Между ними и отверстием проведена тонкая кольцеобразная линия, окаймляющая идущий вокруг отверстия елочный узор.

Бронзовые булавы с четырьмя выпуклинами на корпусе, как отмечалось, не так уж редки в тлийских материалах. Они были распространены в XIV—XIII вв. до н. э. и бытовали до конца II тысячелетия до и. э. Известны подобные булавы и из Кумбултского могильника Северной Осетии [441, табл. XCVII, / и 2]. Рассматриваемая булава, однако, выделяется своей формой и орнаментальными мотивами. Она, по-видимому, служила символом власти и принадлежала родовому старейшине. Кроме того, булава из погребения 57 могла быть парадным или ритуальным предметом.

Вторая бронзовая булава (рис. 90, 3) найдена в погребении 227 [423, с. 362; 424, с. 35, рис. 1, с. 157]. Сопутствующий булаве материал немногочислен: обрывки пластинчатого пояса, маленькая пряжка, бронзовая спираль, несколько сердоликовых бус и обломки чернолощеного глиняного сосуда. По инвентарю погребение, казалось бы, не относится к богатым комплексам, но найденная в нем булава чрезвычайно интересна. Она имеет шаровидный корпус, на котором крестообразно расставлены четыре сильно выступающие шишечки, окруженные концентрическими кругами (по четыре вокруг каждого выступа). Круглое сквозное отверстие булавы кончается прямой втулкой, которая разделена на два пояса. Они обрамлены двойными кольцеобразными линиями и заполнены орнаментом из сдвоенных спиралей. Шаровидная часть булавы украшена изображениями животных и человека. Четыре изображения собак помещены ниже выпуклин. Собаки с заостренными стоячими ушами, открытой пастью, вытянутым телом и опущенным вниз, а затем крючкообразно завернутым вверх хвостом. У каждой собаки по четыре ноги, которые кончаются рыбьими плавниками.

Второй ряд изображений помещен на верхней плоскости, выше выпуклин, вверх ногами, причем среди них два изображения собаки, одно — лошади и одно — человека. Последний стоит во весь рост, наклонившись в правую сторону так, будто останавливает лошадь. Все фигуры покрыты узором, состоящим из точечных линий, нанесенных

каким-то острым предметом. Человеческая фигура также заполнена точками. Очень хорошо выражены руки и ноги. На голове торчат волосы. Все эти изображения выполнены в стиле, характерном для кобанской бронзы, что особенно отчетливо прослеживается по изображениям собак. Подобные изображения имеются и на массивных бронзовых ножных кольцах, топорах, пинцетах.

Заслуживают внимания имеющиеся на нижней плоскости втулки знаки. Они, возможно, свидетельствуют о зарождении какой-то системы письма. Быть может, эти знаки являются клеймом мастера, делавшего булаву.

Форма, изобразительные мотивы и другие детали булавы говорят о том, что она не была боевым оружием. Как и булава из погребения 57, она могла быть символом власти родового старейшины или племенного вождя или же парадно-ритуальным предметом.

Рассмотренная булава является прекрасным образцом бронзолитейного производства населения, оставившего Тлийский могильник. Мы датируем ее XI в. до и. э. Так же можно датировать те материалы, которые были найдены вместе с ней в могиле.

Навигатор Megellan Triton 400

Карта Ставропольской губернии, составленная Никифораки

Верстовки Кубани

Карта Ейского района. Сотни хуторов.