Анализ погребального инвентаря: орудия труда и оружие
автор Б.В. Техов
(Центральный Кавказ в XVI-X вв до н.э.)
ГЛАВА I
ПАМЯТНИКИ XVI—XIII вв. до н. э.
2. АНАЛИЗ ПОГРЕБАЛЬНОГО ИНВЕНТАРЯ
А. Орудия труда и оружие
Если до II тысячелетия до н. э. металлические (прежде всего бронзовые) орудия труда и предметы вооружения встречаются на Кавказе в единичных экземплярах, то во II тысячелетии до н. э. появляются большие серии подобных изделий. Среди них прежде всего следует рассмотреть бронзовые топоры, особенно характерные для второй половины II тысячелетия до н. э., но изредка встречающиеся и в памятниках середины тысячелетия.
В тлийских комплексах середины II тысячелетия до н. э. имеется единственный топор (погребение 46) с коротким трубчатым обухом. Последний в двух местах поврежден. Рабочая часть топора изогнута внутрь (рис. 5, 1; рис. 9, 1). Форма топора архаичная и напоминает некоторые образцы из Сачхери [109, с. 82—84, табл. XII, 2; 225, с. 15, рис. 14, 2—4], с той лишь разницей, что трубчатый обух тлийского топора короче, чем у сачхерских топоров, а лопасть шире и короче. Более близкие аналогии можно найти среди топоров могильника Фаскау [199, с. 45, рис. 9, 11—14; 226, с. 279], хотя и эти топоры отличаются от тлийского экземпляра. Наконец, еще одна аналогия (пожалуй, наиболее близкая) известна из Тетрицкаро [ПО, с. 203, рис. 1].
В отличие от сачхерских тлийский и галиатские топоры датируются серединой II тысячелетия до н. э., т. е. концом эпохи средней бронзы. К этой же эпохе следует отнести еще один топорик, который был найден случайно на правом берегу р. Большой Лиахви и передан в Юго-Осетинский музей краеведения в Цхинвали (инв. № 3192/2007). Цхинвальский топор в отличие от тлийского имеет более широкую и не изогнутую, а прямую с расширенными концами полуовальную лопасть, которая напоминает очертания лопасти топоров последующего периода (рис. 9, 2).
Рис. 16. Комплекс из тлийского погребения 27:
1—2.— булавки; 3 — кинжальный клинок; 4 — бусы; S—6 — фрагменты венчика-диадемы; 7 — крючок; 8— спиральная пронизь (1—3, 5—8 — бронза, 4—сердолик)
Возможно, цхинвальский топор представляет переходный тип от топоров эпохи средней бронзы к топорам классического кобанского периода. Во всяком случае, не подлежит сомнению связь цхинвальского топора с топорами конца II тысячелетия до н. э. Таким образом, прослеживается процесс постепенного развития и совершенствования топоров эпохи ранней бронзы, которые впоследствии превращаются в изящные боевые и культовые топорики периода поздней бронзы и раннего железа.
Трубчатообушные топоры хорошо представлены в погребальных комплексах эпохи средней бронзы Брильского могильника в Западной Грузии. Некоторые из этих топоров имеют короткий трубчатый обух, другие — высокий корпус и широкую лезвийную часть. На одном из брильских топоров имеется дополнительная трубка, а на трубчатом обухе другого топора помещено изображение бараньей головы [81, с. 112—113, табл. XI, 9, 10, 13]. Подобные топоры распространены и в других районах Западной Грузии (Уреки, Сванети, Имерети, Лечху-ми и др.).
Топоры с трубчатым обухом и узкой изогнутой внутрь рабочей частью были характерны не только для Западной Грузии и центральных районов Кавказа, но и для Закавказья. Можно назвать несколько трубчатообушных топориков из Армении, в частности экземпляр, найденный близ Ленинакана [269, с. 40, рис. 98]. Они, как и топоры из с. Гуфта [413, с. 25; 412, с. 296], принадлежат к типу боевых топоров более архаичного облика, имеющих помимо трубчатого обуха изогнутую лопасть. Тлийский топор, должно быть, является дальнейшим развитием трубчатообушных топоров эпохи ранней бронзы. Его прототипом следует считать гуфтинские экземпляры и подобные топоры из Западной Грузии, а непосредственными предшественниками — два топора из с. Масыгуат в ущелье р. Джоджоры [237, рис. 41, 16, 17]. Топоры эти, найденные случайно, близки втульчатым топорам III тысячелетия до н. э., однако являются более развитыми формами, чем гуфтинские и дзагинский топоры [420, с. 72, рис. 15, 2 и 3, с. 73, рис. 16]. Следовательно, их можно отнести к концу раннебронзовой эпохи.
На Северном Кавказе трубчатообушные топоры рассматриваемого типа бытовали в середине и во второй половине II тысячелетия до н. э. Они хорошо известны в материалах могильника Фаскау и других памятников Северной Осетии и являются дальнейшим развитием более ранних массивных вислообушных топоров (типа найденного в с. Корца) [199, с. 46].
Рассматривая вопрос о появлении трубчатообушных топоров на Кавказе, следует отметить, что в Месопотамии и Иране подобные топоры известны еще с IV тысячелетия до н. э. (глиняные модели топоров из Ура и Окаира) [470, с. 189, 209; 237, с. 122]. Возможно, что из этих стран самая архаичная форма трубчатообушного топора проникла на Кавказ, а отсюда оказалась занесенной в Придунавье, а не наоборот, как это казалось некоторым исследователям [575, с. 98—100]. В то же время нельзя исключить и местного, кавказского развития топоров подобного облика, так как ранние экземпляры кавказских металлических топоров хорошо увязываются с каменными — их возможными прототипами.
О кавказском пути проникновения топориков трубчатообушного типа в Придунавье в свое время писал и Б. А. Куфтин. Он подчеркивал, что на Кавказе получили распространение иранские и месопо-тамские трубчатообушные топоры, проникшие отсюда в Поволжье и в придунайские страны [226, с. 285]. Как считает ряд исследователей, через Закавказье проушные топоры проникли и в северокавказскую майкопскую культуру III тысячелетия до н. э. [139, с. 173; 474, с. 37— 38, 49—50; 237, с. 122].
Таким образом, Кавказ мог быть главнейшим посредником в распространении проушных топоров, отсутствующих как в Малой Азии, так и на Балканском полуострове [93, с. 27—29]. Правда, в последнее время высказана мысль, что во II тысячелетии до н. э. контакты между Кавказом и древневосточным миром сильно ослабли, а связь с Передней Азией прекратилась вообще [110, с. 242]. Археологический материал, однако, свидетельствует, что именно во II тысячелетии до н. э. на Северном Кавказе и в Закавказье получают самое широкое распространение несомненно переднеазиатские формы бронзовых изделий (кинжалы переднеазиатского типа), хотя, конечно, в эпоху средней бронзы процесс развития местного производства бронзовых изделий стал уже настолько мощным и значительным, что многочисленные местные формы всех категорий вещей затмевали все инородное, привозное [196, с. 37].
Что же касается факта длительного параллелизма в развитии целого ряда форм от начала до конца палеометаллической эпохи в придунайских странах и на Кавказе, то он скорее указывает на наличие культурного единства по обеим сторонам Черного моря, чем на приоритет одной из сторон, якобы посылавшей от себя миграционные волны в виде, например, «киммерийских» и «фракийских» племен, наводнявших своими передвижениями Причерноморье до Кавказа на рубеже II и I тысячелетий до н. э. [226, с. 288—289].
В настоящее время смело можно говорить о том, что уже с появлением в V—IV тысячелетиях до н. э. первого металла на Кавказе были выработаны сугубо местные традиции изготовления медных изделий. Эти традиции по мере развития производительных сил первобытного общества становились все более прочными, развиваясь в самобытную кавказскую металлургию и металлообработку. Особо выделялись районы Закавказья, которые были более богаты металлом и где с III тысячелетия до н. э. наряду с ковкой начинает применяться литье (Шенгавит, Кюль-Тепе, Квацхелеби, Нацаргора) и вырабатываются навыки изготовления металлических орудий: топоров, серпов и т. д. [111, с. 259].
Рис. 17. Тлийское погребение 73 после зачистки
Что же касается рассмотренного выше трубчатообушного топора из Тли, то мы затрудняемся отнести его к продукции местного металлургического производства, так как он представлен в единственном экземпляре и, возможно, попал в район Тли путем межплеменного обмена, охватившего во II тысячелетии до н. э. обширные районы Кавказа. Иное дело — кинжальные клинки, наконечники копий, булавы и т. д., представленные в погребальных комплексах Тли конца первой половины и середины II тысячелетия до н. э. гораздо лучше.
Наиболее ранние экземпляры таких кинжалов представлены в комплексах погребений 29, 45, 46, 58. По форме и технике изготовления их можно разделить на три типа.
В 1 тип мы выделяем отличающийся архаичностью кинжал из погребения 46 (рис. 5, 2; рис. 30, /), обнаруженный в одном комплексе с рассмотренным выше трубчатообушным топором. Кинжал изготовлен путем ковки, имеет удлиненно-вытянутую форму и снабжен отверстием в черенке для насадки. Лезвие отковано настолько неаккуратно, что одна сторона получилась уже (как, впрочем, и у клинка из погребения 29).
При изготовлении этого типа кинжалов лезвия проковывались — иногда прослеживаются следы ударов молотковидного предмета. На территории Южной Осетии подобные кинжалы выявлены в Нули [230, с. 33, табл. XVIII, рис. 28], Квасатали [108, с. 25, рис. 2, 2], в курганном погребении с. Осприси [413, с. 38, рис. 20] и т. д. Рассматриваемый клинок типологически близок к сачхерским кинжалам эпохи ранней бронзы [230, табл. XV], с той лишь разницей, что на черенках сачхер-ских экземпляров нет отверстия. Поэтому мы допускаем, что тлийский кинжальный клинок является дальнейшим развитием плоских клинков сачхерского типа и относится к более позднему, чем сачхерские экземпляры, периоду.
Рис. 18. Комплекс бронзовых вещей из тлийского погребения 73:
1—7 — булавки; 8—И — накосники; 12 — фрагмент диадемы; 13, 15—17 — височные привески; 14 — крючок
Ко 2 типу следует отнести два кинжала из погребения 29 и один — из погребения 45. Они имеют треугольной формы короткие просверленные черенки. На меньшем экземпляре из погребения 29 сохранилась полоса, оставленная деревянной ручкой. Срединного ребра на клинке этого кинжала нет (рис. 8, 2; рис. 30, 2). На большем экземпляре из того же погребения имеется срединное ребро твердости, но он относится к плоским кинжалам. Черенок короткий, с одним отверстием (рис. 8, 1; рис. 30, 5). Кинжал из погребения 45 имеет более широкий черенок, оканчивающийся дисковидным навершием (рис. 6, /).
Кинжальные клинки, выделяемые нами во II тип, находят близкие аналогии в Квасатальском могильнике [108, с. 25, рис. 2, 10, 11, 12], в некоторых комплексах эпохи средней бронзы и раннего этапа поздне-бронзового периода Мцхетского могильника [248а, с. 60, табл. IX, 5; 491, табл. XVI, 1962, 2280, 2764] и т. д. На Северном Кавказе подобные клинки были встречены в Кумбултском могильнике. Они датируются тем же периодом, что и тлииские, т. е. второй половиной II тысячелетия до н. э. [199, с. 49, рис. 14, 5, 6]. Правда, подобные северокавказские кинжалы имеют в основном непросверленные черенки, но иногда встречаются и экземпляры с отверстием на черенке [199, с. 64, рис. 23, 3]. В Закавказье в эпоху ранней и средней бронзы также были распространены клинки как с просверленными, так и с непросверленными черенками [225, табл. CXV; 490, с. 20, табл. V].
Аналогией вышеописанным кинжалам из Тли могут служить два кинжала Юго-Осетинского краеведческого музея (инв. № ДП-2008 и ДП-614). Они вытянуто-пламевидной формы, без срединного ребра. Весьма интересный кинжал архаического облика был найден также во дворе конторы озеленения в г. Цхинвали. Он совершенно плоский, вытянуто-треугольной формы, с просверленным черенком и имеет прямые плечики, чего нет на других экземплярах (рис. 52, 5). Отметим, что некоторые из кинжалов этого типа имеют по два отверстия для скрепления клинка с рукояткой.
Рис. 19. Комплекс бронзовых вещей из тлийского погребения 116:
1—9— булавки; 10—11 — крючки
3 тип представлен двумя кинжалами вытянуто-треугольной формы из погребения 58, один из которых имеет узкий черенок с одним отверстием, другой — короткий, трапециевидный черенок тоже с одним круглым отверстием (рис. 12, / и 2; рис. 30, 3 и 4). На обоих кинжалах хорошо прослеживаются следы проковки. Лезвия с обеих сторон откованы так, что средняя часть клинков получилась более толстой. Эти клинки относятся к тому же периоду, что и клинки двух предыдущих типов, и отличаются от них только техникой изготовления.
Кинжальные клинки аналогичного типа были найдены в брильских погребениях 12 и 31 [79, табл. VII, 4, XXII, 8]. Некоторые аналогии можно найти в материалах из Диди Ахалсопели, Триалети, Самтавро [492, с. 29], а также на Северном Кавказе, в частности в материалах из с. Донифарс [199, с. 99, рис. 233]. Эта форма бронзовых кинжалов встречается в некоторых памятниках эпохи поздней бронзы Северного Кавказа. Так, в одном из каменных ящиков могильника у с. Тарки (Дагестанская АССР) был обнаружен кинжальный клинок интересующего нас типа и довольно архаического облика. По мнению руководителя раскопок К. Ф. Смирнова, подобные предметы архаической формы продолжали существовать в Дагестане до начала I тысячелетия до н. э., если только единственная находка такого ножа (?) в Тар-кинском могильнике не является случайной [386, с. 254, рис. 14, 4].
Еще один найденный в тлийских комплексах этого времени клинок— из погребения 27 — весьма своеобразен: с сильно расширяющимся основанием, коротким черенком и выступающим продольным ребром посередине. По всему основанию клинка прослеживаются следы составной деревянной рукоятки. Последняя скреплялась с клинком двумя гвоздями, имеющими полусферические шляпки, сохранившиеся по краям основания клинка (рис. 16, 3; рис. 33, /). Данный кинжал выделяется в самостоятельный тип и является предшественником так называемых кобанских кинжальных клинков.
Рис. 20. Тлийское погребение 43 после зачистки (перерисовка с фото)
Кроме кинжала в комплексе 27 имеются две бронзовые булавки с пятишишечными головками, проволочный крючок с двусторонне завернутыми спиральными завитками, два обломка диадемы из листовой бронзы, украшенные пунсонными ромбиками, спиральная трубочка из 12 витков и рубленые сердоликовые бусы с односторонним сверлением. Инвентарь комплекса свидетельствует о том, что он должен быть датирован началом позднебронзовой эпохи — XIII в. до н. э., ибо в комплексах последующего периода (XII—XI вв. до н. э.) подобные вещи уже не являются характерными. Правда, в них встречаются единичные булавки с пятишишечными головками и крючки с двусторонне завернутыми завитками, однако это, видимо, может быть объяснено длительным бытованием отдельных категорий украшений.
Все рассмотренные выше типы кинжалов характерны для бронзовой культуры Кавказа середины и второй половины II тысячелетия до н. э. На территории Центрального Кавказа они бытовали долгое время, переходя с некоторыми морфологическими изменениями из эпохи в эпоху. Видимо, некоторые формы вооружения (и прежде всего кинжалы) эволюционировали медленно. Поэтому в погребениях довольно часто попадаются вещи более раннего времени, чем сама могила. Такая картина наблюдалась и при раскопках Тлийского могильника.
Рис. 21. Комплекс из тлийского погребения 43:
/ — глиняный сосуд; 2—3 — бронзовые булавы; 4 — бусы из сердолика; 5—10 — бронзовые булавки; 11—14—фрагменты глиняного сосуда
Представленные в тлийских комплексах рассматриваемой эпохи бронзовые наконечники копий можно разделить на три типа.
К 1 типу относятся два наконечника копий. Один из них найден вне погребений, второй входит в комплекс погребения 46. Оба наконечника довольно архаического облика, имеют узкое листовидное перо и расширяющуюся втулку. Вдоль пера проходит прорезь, которая у основания втулки расширяется и превращается в треугольную щель. Втулки наконечников повреждены, но, безусловно, в них должны были быть отверстия для крепления к древку (рис. 5, 3; рис. 34, 1 и 4).
Наконечники этого типа были обнаружены нами еще в 1955 г. в том же Тлийском могильнике [409, с. 68—73, табл. I, 4, 5, табл. IV, 5]. Они хорошо известны и в других югоосетинских комплексах эпохи бронзы: Нули [230, табл. XVIII, 3—6; 491, с. 77], Квасатали [108, с. 24, 25, рис. 2, 6—9], Хвце [491, с. 79], Цхинвали (коллекции ЮОГМК) и т. д. Кроме того, подобные наконечники копий хорошо известны в комплексах эпохи средней бронзы Брильского могильника [78, с. 58, табл. X, 10—12; 81, с. 113, табл. XI, 4, 5].
В середине II тысячелетия до н. э. подобные наконечники копий были распространены по всему Закавказью и Центральному Кавказу. Они явились на смену наконечникам более архаического типа, у которых вместо втулки имелся длинный черенок с загнутым концом, всаживающимся в древко. Особое распространение они получили в XIII— XII вв. до н. э., когда происходило совершенствование всего ассортимента бронзового вооружения, а наконечников копий — особенно.
1—2 — бронзовые булавки; 3 — бронзовая фигурка птицы; 4—6 — бронзовые спиральные пронизи-накосники; 7 — бусы из сердолика
О правомерности отнесения рассматриваемых нами наконечников к эпохе средней бронзы свидетельствует не только их архаическая форматно и состав сплава. Химический анализ установил, что бронза этих наконечников содержит помимо меди мышьяк (4,1%) и сурьму (0,7%) (анализы выполнены Н. Двали в лаборатории Государственного музея Грузии имени акад. С. Н. Джанашиа). В позднебронзовый период, как известно, бронза обычно содержит в качестве приплава от 4 до 12% олова (так называемая «классическая бронза»).
Ко 2 типу относятся четыре наконечника из погребений 29, 58 и 181 (рис. 8, 4; рис. 12, 3. 4; рис. 34, 2, 3, 5, 6). От наконечников первого типа они отличаются тем, что середина их листовой части более выпуклая, а перья откованы тоньше и аккуратнее. Эти наконечники, по-видимому, появились вслед за наконечниками первого типа и должны быть датированы XIII — Началом XII в. до н. э.
3 тип представлен единственным наконечником копья из погребения 45 (рис. 6, 2). Он имеет короткое листовидное перо и широко раскрытую втулку. В отличие от наконечников II типа экземпляр из погребения 45 смело можно отнести к дротикам.
На территории Грузии (особенно Восточной) в комплексах второй половины II тысячелетия до н. э. наконечники с раскрытой втулкой встречаются повсеместно. Богато представлены они и в Южной Осетии. На более ранних экземплярах посередине листовидного пера прослеживается острое ребро, которое к XII—XI вв. до н. э. становится округлым в сечении и плавно заостренным к концу. Металлографический анализ нескольких подобных наконечников показал, что самые ранние из них были изготовлены простой ковкой с выполнением следующих технологических операций: придание металлу четырехугольного сечения, заострение, расковка и др. Позднее ковку сочетали с кузнечной сваркой [401, с. 348].
Рис. 24. Бронзовые вилообразные булавки из тлийского погребения 56
Рассмотренные копья являются, вероятно, продукцией местных мастерских, хотя в Тли и не найдены литейные формы для изготовления этих изделий. Нам известна только одна половина каменной формы для изготовления наконечника копья, найденная в окрестностях с. Кумбулта [207, с. 99, рис. 42]. Но и этого достаточно для предположения, что бронзовые наконечники копий, обнаруживаемые на территории Центрального Кавказа, являются местной продукцией.
Во второй половине II тысячелетия до н. э. на некоторых кавказских наконечниках копий появляется орнамент как на втулке, так и на листовидной части. Один из хранящихся в Юго-Осетинском музее краеведения наконечников, найденный случайно во дворе конторы озеленения в г. Цхинвали, представляет классический образец предметов этого типа. Наконечник весьма изящный, с узким вытянутым наверши-ем, с середины которого до самого конца слегка разомкнутой втулки идет прорезь. Вся поверхность наконечника украшена ромбиками, часть которых заполнена точечным орнаментом (рис. 52, 3). В последнем нельзя не усмотреть будущие приемы кобанских мастеров. Подобные орнаментальные мотивы очень часты на топорах, кинжалах, браслетах и других изделиях из Тлийского могильника.
Хотя во второй половине II тысячелетия до н. э. булава пользовалась большой популярностью, в погребальных комплексах Центрального Кавказа она встречается реже кинжальных клинков и наконечников копий. Этого, впрочем, нельзя сказать о материалах Тлийского могильника, содержащих около 15 булав различной формы и величины — как каменных, так и бронзовых.
26
Рис. 25. Часть комплекса бронзовых вещей из тлийского погребения 56:
1—7 — булавки; 8—12 — привески в виде бычьих и бараньих голов; 13 — булава с четырьмя шишечками; 14— кинжальный клинок
Е. И. Крупнов по находкам в Северной Осетии выделил четыре типа каменных булав [199, с. 44, рис. 9; 441, с. 29, рис. 32, табл. XVI]. Эта типология вполне применима не только для всего Северного Кавказа [264, с. 110], но и для центральных районов Большого Кавказа. На южном склоне Кавказского хребта, в частности на территории Южной Осетии, встречены булавы шаровидные (1 тип), грушевидные (2 тип) и округло-яйцевидной формы с круглыми выступами (3 тип). Каменные булавы I и II типов были, например, выявлены при раскопках Нацаргора близ г. Цхинвали [33, с. 268, табл. V и IX] и Нульского могильника [230, с. 33].
Из двух каменных булав, обнаруженных в Тлийском могильнике, одна относится к I типу [419, с. 158, рис. 9, 10]. Эта булава, найденная вне погребений, изготовлена из твердого диорита (?) и по форме близка булавам Закавказья III—II тысячелетий до н. э.— из Шенгавита [333, с. 174], Степанакерта [96, рис. 8, 9, 10], Астраханбазара [121, с. 39, рис. 4], Хаченагета [232, с. 168, рис. 1, 2], Коси-Котера [458, рис. 3, 1], Узерлик-Тепе [233, с. 409, рис. 17,8,9], Мингечаура [33,табл. X, 10—11], Триалети [224, с. 24, рис. 12], Наохваму [227, табл. 53] и др. Каменные булавы подобной же шаровидной формы были встречены в памятниках типа куро-аракской культуры на Северном Кавказе, в частности в Каякентском [192, с. 29, рис. 34], Великентском [183, табл. 1, 3] и Верхнегунибском [186, с. 126, рис. 49, 31, с. 133] поселениях, а также в могильниках II тысячелетия до н. э.— Манасском [305, с. 200, рис. За, 2, 3, рис. 5, 2], Гинчинском [62, рис. 9, 2], Ирганайском [351, рис. 10, 12]. Найдены они и в памятниках эпохи бронзы Чечено-Ингушетии [265, с. 128, рис. 4, 1; 288, с. 38, рис. 2, 9]. Довольно часто они встречаются в памятниках катакомбной [352, с. 168—169, табл. VII, 4, 5, рис. 34, 1, 2] и срубной [385, с. 209; 380, с. 92, рис. 35, 1] культур. Каменные булавы широко представлены и в памятниках Передней Азии — Сиалке [526, табл. III, 4, 5] и Алишаре [558, с. 93, рис. 138], где они появляются раньше, чем в Закавказье,— в конце неолита [470, с. 75, рис. 12].
Рис. 26. Часть комплекса бронзовых вещей из тлийского погребения 56:
/, 4 — накосники; 2, 5—9 — булавки; 3, 10—15 — височные привески и их обломки
Приведенный выше далеко не полный перечень находок каменных булав свидетельствует о том, что этот вид вооружения был распространен на обширной территории и бытовал длительное время — с позднего неолита до конца II тысячелетия до н. э. Самое широкое распространение, судя по находкам, каменные булавы получили в памятниках III—II тысячелетий до н. э., расположенных на территории Закавказья и Северного Кавказа.
В материальной культуре племен Центрального Кавказа шаровидные каменные булавы бытовали в эпоху средней бронзы, а также — вместе с бронзовыми булавами — во второй половине II тысячелетия до н. э. Рассмотренная нами каменная булава очень близка к булавам Нацаргоры [83, с. 266, табл. IX, 4], Нульского могильника [356, с. 295—296; 230, с. 33; 409, с. 58; 419, с. 258], тквиавских курганных погребений [257, с. 30, рис. 28] и т. д. Встречаются в этом районе и булавы с круглыми выступами. Булавы с круглыми выступами, расставленными на шаровидном тулове крестообразно, найдены в Нацар-горе. Этим самым экземпляры из Нацаргоры очень близки булавам Северного Кавказа, где они представлены в комплексах середины и второй половины II тысячелетия до н. э. На северном склоне Центрального Кавказа каменные булавы хорошо представлены в могильниках Дигории — Фаскау, Кумбулта, Галиат и Камунта [199, с. 44, рис. 9, 9—10; 441, с. 207, рис. 179, с. 289, рис. 221], в некоторых памятниках Чечено-Ингушетии, в Кабардино-Балкарии и Пятигорье [264, с. 101; 198, с. 81, рис. 19, 1 и 2].
Рис. 27. Бронзовые крючки из тлийского погребения 56
Рассматривая, эти булавы и соответствующие комплексы, Е. И. Крупнов находит им близкие аналогии не только в Закавказье, но также в Бессарабском кладе, который датируется теперь XV— XIV вв. до н. э. [392, с. 154], а не последними столетиями II тысячелетия до н. э., как считалось раньше [94, с. 19—20]. Более раннюю дату имеет гематитовая булава из Цалкинских курганов в Триалети. Б. А. Куфтин относит ее к эпохе сооружения старшей группы указанных курганов [224, с. 24, рис. 12; 109, табл. IX, 5], занимающих промежуточное место между куро-аракской культурой ранней бронзы и памятниками средней бронзы [88, с. 101].
В странах древнего Востока подобные булавы были в употреблении с III тысячелетия до н. э. [510, с. 10—11, рис. 5Ь; 563, с. 93; 88, с. 102], но особенно характерны они для первой половины и середины II тысячелетия до н. э. Иногда каменные булавы встречаются и в более поздних материалах, однако это не должно вести к омоложению их датировки: тот или иной предмет может случайно оказаться в составе чужеродного для него комплекса. Особенно осторожно надо подходить к датировке перемешанных в древности материалов, с которыми нередко приходится сталкиваться при раскопках погребальных памятников.
В североосетинских могильниках вместе с каменными булавами найдены весьма архаичные предметы: листовидные кинжальные клинки, трубчатообушные бронзовые топоры, кремневые наконечники стрел и т. д. Поэтому будет правильнее датировать эти булавы серединой II тысячелетия до н. э., т. е. переходным периодом от средней бронзы к поздней.
Рис. 28. Комплекс из тлийского погребения 203:
1—8 — бронзовые булавки; 9—10 — бусы из сердолика и бронзы; 11—12 — бронзовые височные привески; 13—15 — фрагменты керамики; 16 — диадема из листовой бронзы
С течением времени булавы претерпевали определенные эволюционные изменения. Это особенно заметно по комплексам конца II тысячелетия до н. э., в которых каменные булавы были вытеснены бронзовыми.
Бронзовые булавы Тлийского могильника, в основном повторяющие формы послуживших их прототипами каменных булав, можно разделить на три типа.
1 тип представлен грушевидными булавами, у которых тулово, постепенно сужаясь книзу, превращается в небольшую трубку. Все они литые и изготовлены из высококачественной бронзы (рис. 35, 4). В сплаве одной из этих булав, исследованной в лаборатории Государственного музея Грузии, имеются следующие элементы: медь — 91,98%, олово — 4,57, мышьяк—1%, следы железа. Две бронзовые булавы из Тли были химически исследованы проф. И. Р. Селимхановым. Состав первой булавы был следующим: медь — основа, олово — 0,03%, свинец— 0,005, мышьяк — 5,5, сурьма — 8,25, серебро — 0,16%, следы висмута, никеля, кобальта и железа. Состав второй булавы таков: медь — основа, олово — 2,7%, свинец — 0,13, мышьяк—1,1, сурьма — 0,1, серебро— 0,03%, следы висмута, никеля, кобальта и железа. Из этого можно сделать вывод, что более ранние булавы изготовлялись из сурьмянистых и мышьяковистых сплавов, более поздние булавы — из оловянистой бронзы. К концу II тысячелетия до н. э., когда содержание олова доходит до 12%, бронза становится «классической», наиболее оптимальной по процентному соотношению составляющих ее компонентов.
Следует отметить, что бронзовые булавы грушевидной формы наиболее характерны именно для бронзовой культуры Центрального Кавказа. В Закавказье, как известно, они тоже встречаются, но значительно реже.
Булавы 2 типа— также грушевидные, с втулкой, которая у одних экземпляров длиннее, у других — короче. Кроме того, на булавах этого типа имеется по четыре шишковидных выступа .(рис. 35, 2 и 3). В нижней части трубочки булавы из погребения 43 сохранились остатки узкого витого кожаного ремешка, один кончик которого завязывался несколько раз, для того чтобы получилась головка, не позволявшая ремешку вылезать через круглое отверстие трубчатой части булавы.
На территории Южной Осетии аналогии отмеченным тлийским булавам дает Стырфазский могильник, в котором найдено 6 бронзовых булав с четырьмя выступами. Они были обнаружены в таких же хронологических комплексах, что и в Тли, т. е. с материалами XIV—XIII вв. до н. э. Разница только в том, что некоторые стырфазские булавы меньше тлийских. Эти булавы очень легкие, так как внутри они полые [415а, с. 22, рис. 31]. Булавы с шишковидными выступами известны и на территории Закавказья, но здесь вместо четырех имеется по пять выступов. Так, в погребении «маленького пастуха» в Мцхетском могильнике была найдена булава с пятью выступами. Сопутствующий материал относится к ранней стадии позднебронзовой эпохи [488, с. 13]. Подобные же булавы имеются в комплексах погребений 13 и 20 Бешташенского могильника эпохи поздней бронзы [225, с. 329, табл. XVII; 491, с. 87]. Такие булавы известны нам из раскопок на побережье оз. Севан у с. Адиаман [238, с. 161, рис. 117, с. 165, рис. 130], в лчашенских комплексах последней трети II тысячелетия до н. э. [269, с. 204], в погребении 109 Артикского могильника [461, с. 59, рис. 8] и т. д. Булавы этого же типа обнаруживались в поздне-бронзовых комплексах Западной Грузии [440, № 1010].
В Закавказье бронзовые булавы с пятью круглыми шишечками продолжают встречаться в комплексах IX—VIII вв. до н. э. [269, с. 205, рис. 79а, 11; 270, с. 63—64]. В комплексах этого периода Центрального Кавказа наличие бронзовой булавы — явление весьма и весьма редкое.
Наряду с булавами, имеющими по четыре выступа, в Тли есть экземпляры с пятью грибовидными выступами (погребение 116). Это дает основание считать, что Тлийский могильник располагался в сфере взаимовлияния закавказской и центральнокавказской археологических культур.
Булавы 3 типа— шаровидные. Всего их пять. Две из них имеют поясок, заполненный ломано-линейным орнаментом (рис. 35, 6), а также короткую трубку для деревянной рукоятки и сквозное отверстие для крепления. К этому же типу следует отнести и две булавы с вертикальными нарезами-каннелюрами на шаровидном тулове, кончающиеся внизу короткой трубочкой, напоминающей горло сосуда (рис. 35, 5).
Булавы III типа, по-видимому, были характерны для горных районов Центрального Кавказа. Они являются продуктом местного производства и изготовлялись по ранее существовавшим прототипам из камня. Мы не сомневаемся в том, что булавы этого типа являлись предметами вооружения, однако нам еще не совсем ясно, надевали ли их на древко или через отверстие продевали кожаный ремень. В отверстиях некоторых булав были найдены остатки кожи, что, видимо, говорит об их использовании в качестве метательного оружия в ближнем бою. Отдельные экземпляры бронзовых булав, впрочем, могли иметь и ритуальное назначение.
Рис. 29. Бронзовые булавки с овальными шляпками и накосники из погребения 211
Рис. 30. Бронзовые кинжальные клинки Рис. 31. Бронзовые кинжальные
из Тлийского могильника клинки из Тлийского могильника
Интересной категорией центральнокавказских орудий труда середины II тысячелетия до н. э. являются четырехгранные бронзовые шилья (рис. 36, / и 2), изготовлявшиеся, по-видимому, из мышьяковистой бронзы. Где бы они ни встречались — в Кабарде или в Осетии, в Чечено-Ингушетии, Дагестане или на южном склоне Кавказского хребта,— они всегда четырехгранные в сечении, кованые, с более толстой серединой и постепенно заостряющимися концами. Они были характерны в основном для середины II тысячелетия до н. э. [409, с. 122— 123], но встречаются и во второй его половине.
На территории Южной Осетии такие шилья впервые были обнаружены нами в 1955 г. в погребениях 2, 4, 8 Тлийского могильника. Совершенно аналогичные тлийским бронзовые шилья были обнаружены в одном из стырфазских кромлехов, датируемых XIV—XIII вв. до н.э. [420, с. 137 и 145].
Бронзовые шилья имеются и в материалах эпохи средней бронзы других районов Грузии. Есть они в Мцхетском могильнике [440, с. 66; 153, с. 68]; бронзовое четырехгранное шило было найдено в одном из тквиавских курганов [257, с. 45 и 54, рис. 34, табл. XII, 1]. Шилья несколько иного типа были найдены в кургане 43 Триалети [24, с. 122, табл. XII, 6], в Кизил-Ванке [269, с. 51 и 55, рис. 20а, 2]. Еще раньше медные шилья были в употреблении у племен, оставивших Шенгавит-ское поселение в Армении [334, табл. II] и памятники Кюль-Тепе в Азербайджане [10, рис. 4, 8, 14]. Сохранили они традиционную форму и в эпоху .поздней бронзы. Так, в погребальных комплексах Артика в Армении имеются шилья, очень близкие тлийским экземплярам и полностью повторяющие форму ранних шильев. Т. С. Хачатрян считает их распространенным предметом в могильных инвентарях территории Армении, Грузии и Азербайджана (Артик, Лчашен, Самтавро, Мингечаур и др.) [461, с. 65].
Рис. 32. Бронзовые кинжальные Рис. 33. Бронзовые кинжальный клинок
«линки из "Глинского и цельнолитой кинжал из Тлийского
могильника могильника
В середине II тысячелетия до н. э. изготовленные из мышьяковистой бронзы шилья бытовали и у племен северного склона Главного Кавказского хребта. Так, при раскопках у с. Первомайского в Чечено-Ингушетии Е. И. Крупновым были найдены шилья, по форме и размерам аналогичные тлийским [208, с. 67—73]. Такие же шилья имеются в комплексах погребений 31 и 33 могильника Гатын-Кале. Шило из погребения 31 в сечении прямоугольное, а два шила из погребения 33 в сечении квадратные [265, с. 124]. Шилья интересующего нас типа обнаружены в кургане у станицы Костромской, имеются они в коллекциях Нальчикского краеведческого музея (инв. № 1522). Три шила были найдены И. М. Чеченовым в Нальчикском кургане в 1968 г. [480, с. 17].
На территории Дагестанской АССР подобные изделия были найдены В. М. Котович при раскопках Верхнегунибского поселения [186, с. 122—123, рис. 48, 1—3]. Так же как и в Гатын-Кале, в верхнегу-нибских материалах представлены шилья уплощенного и квадратного сечений, причем последняя форма — из более древнего слоя. Очень близкую аналогию можно привести из раскопок Н. И. Веселовского в Ульском ауле (Прикубанье), где в погребении 7 найдено четырехгранное шило, тождественное тлийским экземплярам [327; 328, с. 154, рис. 228, а и б; 264, с. 68, рис. 29, 3]. Значительное количество четырехгранных бронзовых шильев обнаружено и при раскопках поселений у с. Сержень-Юрт, нижние слои которых относятся к III тысячелетию до н. э., а верхние — к IX—IV вв. до н. э. [268а, с. 46—48]. В 1964 г. на Сержень-Юртовском поселении найдено 9 шильев, очень близких к тлийским.
Шилья употреблялись главным образом для хозяйственных целей: прокалывания кожи, шкур, грубых шерстяных тканей. Вполне возможно, что с их помощью наносился и орнамент на костяные изделия. Важной ролью, которую они играли в хозяйстве древних племен, объясняется их широкое распространение не только в Закавказье, Передней Азии и на Северном Кавказе, но и на обширной территории Евразии. Самыми древними шильями следует считать костяные, появившиеся еще в эпоху неолита. На последующей стадии они были заменены медными, причем многие из них имели еще костяные или деревянные ручки (наподобие шильев станицы Новосвободной, где известны шилья трех типов, в том числе одно четырехугольного сечения) [353, с. 34, табл. VIII, 10—13]. Новосвободненские шилья, так же как и весь инвентарь, датируются рубежом III и II тысячелетий до н. э. [353, с. 47]. Металлические шилья проникли на Северный Кавказ, по-видимому, из Закавказья, где, возможно, под влиянием переднеазиатской цивилизации они появились в конце III тысячелетия до н. э. [102, табл. IV, 285; 236, с. 18}, т. е. тогда же, когда они были в употреблении в Передней Азии [559, рис. 195, §146, с. 323—324]. Через Северный Кавказ эти изделия попали в культуру катакомбных племен [353, с. 98—99] и распространились далеко за ее пределами. Бронзовые шилья были встречены во многих районах СССР [92, с. 230; 164, с. 77]. В эпоху бронзы медные шилья были заменены бронзовыми, подвергшимися некоторому совершенствованию в технике обработки. Таковыми являются шилья с утолщенной четырехугольного сечения серединой из Кобанского могильника (ГЭ, собрание А. А. Бобринского, инв. № 1944/16), полностью повторяющие форму тлийских. К концу II тысячелетия до н. э. они уже не встречаются на Кавказе, что, возможно, было связано с усложнением техники металлообработки и появлением более усовершенствованных орудий труда.
