Валерий
и Александр Харченко, Алексей Кистерев
Между Илем и Шебшем
ЧАСТЬ ВТОРАЯ :: НА ЗЕМЛЕ НЕПАХАННОЙ
10. Кавказский
пленник
Эту историю рассказывала ильчанка Ирина Михайловна Коплик. Ее воспоминания, начинались так: «Жил в станице Ильской молодой, красивый, чернобровый казак Иван Путарь. В те времена черкесов полностью еще не выселили с гор, и вдоль ущелий были разбросаны их небольшие аулы.
Однажды...»
А теперь мы попробуем представить, как это было однажды.
Вечером, когда апрельское солнце клонилось к закату, старый Путарь, загонявший с женою коров в хлев, кликнул сына:
― Слышь-ка, Иван, сбегай на реку: бычок-то наш, паршивец, отбился. Неровен час, волки загрызут или абреки утащат.
Иван привязал коня к плетню, вынул плетку и зашагал за околицу. На той стороне реки, на поляне, переходящей в кустарник, а затем в лес, мирно пощипывал траву бычок.
― Вот я тебя, ― вслух сказал Иван, шагая вдоль кустарника, ― щас ты у меня нагуляешься.
Кусты шевельнулись, он не успел обернуться, как крепкий аркан сдавил шею. Путарь дернулся, хотел крикнуть, но перехваченное петлей горло только прохрипело:
― Аб-ре-ки-и...
Чем-то тупым ударили по голове, лес поплыл перед глазами, и горы перевернулись вершинами вниз.
Сколько времени его везли по лесам и ущельям, не помнил. Очнулся на земляном полу хижины. Рядом сидят черкесы, разглядывают, смеются, что-то щебечут по-своему. Глаза черные, бородки маленькие, одеты в шелковые синие бешметы, обшитые галунчиком, на поясах серебряные кинжалы, шапки высокие из белого барашка.
Один подошел, присел на корточки, языком пощелкивает: «Корош, урус, а!» ― и опять по-своему лопочет и смеется.
Другой тоже подошел, посмотрел злыми глазами, сказал: «Якши» ― и вышел в дверь. За ним потянулись остальные.
Через полчаса в хижину вошел пожилой черкес, потрепал по плечу, потом что-то крикнул. Вбежала девушка ― тоненькая, худенькая, лет шестнадцати, лицом на старика похожа. Выслушала отца, убежала и тотчас вернулась, положив перед Иваном две лепешки. Рубаха на ней длинная, синяя, с широкими рукавами. В глазах любопытство.
― Будешь моя жить, ― черкес с трудом говорил по-русски, ― будешь моя работать. Потом урус моя деньги давать, твоя домой ходить.
«Ага», ― думает Иван, ― буду на него работать, пока за меня выкуп не заплатят».
Прошел месяц. Днем Ивана, надев на ноги деревянные колодки, отправляют в поле таскать камни или в лес носить хворост под присмотром невысокого, черного, как смола, юноши. Одет он проще, чем старик-черкес, на лице никогда неисчезающая улыбка. «Корош, Иван», ― говорит он единственно известные ему русские слова.
Иногда днем, когда нет работы или когда черкесы, собравшись в небольшие группы, уезжают из аула, ему разрешают бродить меж хижин и даже спускаться вниз до реки. Там он садится на камень, смотрит на запад, где над лесом высится вершина Собер-Оашх, и думает о побеге. За этой горой, только правее, находится Ильская. Мать с отцом уже, наверное, отчаялись ждать.
Иван гонит от себя эти мысли и думает о том, что если пойти вниз по этой реке, можно, видимо, выйти на русский военный лагерь, расположенный на месте бывшего Георгие-Афипского укрепления. В той стороне иногда гремят выстрелы и ухают пушки ― это казаки напоминают о себе. В такие дни черкесы возвращаются в аул злыми, снимают с лошадей тела убитых, режут коня, готовятся к поминкам, а бритые налысо мальчишки забрасывают пленного камнями.
Иван сидит возле реки, пока за ним прибегает дочь хозяина. Она уже привыкла к нему, не боится, лишь с прежним удивлением рассматривает его лицо.
― Что, Аминат, пойдем? ― спрашивает он.
― Да, ― радостно кивает она головой, и они идут вверх по каменистой тропе.
Она часто подсаживается к нему, смеясь, указывая пальцем на какой-нибудь предмет и спрашивая: «Эта?»
― Это камень, ― говорит он, ― это палка, вот кувшин. Он встает и шагает мимо нее.
― Я иду.
― Ты иду,― повторяет она. Он улыбнулся:
― Я иду, ты идешь, он идет. Человек едет, я сижу. Понятно?
― Иван сижу, понятно, ― смеялась девушка.
На ночь с него снимают колодки и запирают в сарай. Когда шум в ауле стихает, Путарь встает и принимается ручкой от ковшика, найденной им однажды возле хозяйского дома, откалывать щепу за щепкой в крыше. К утру он маскирует свою работу соломой и ждет удобного случая.
Однажды, когда минуло два месяца со дня его похищения, хозяин уехал в соседний аул. Дождался Путарь полночи, разворошил дыру, залез на крышу, скатился кубарем вниз и бегом вдоль реки. Ноги босые, бежать трудно, а в неволе жить еще трудней. Отбежал с версту, а дальше не знает куда. Полезу в гору, думает, оттуда, может, разгляжу костры казачьих сторожевых постов.
Только полез в гору, а навстречу черкесы выезжают видимо, из набега на русские кордоны возвращаются. Увидели его, окружили, сабли выхватили, над головами вертят, лопочут что-то, только зубы в темноте сверкают.
«Ну все, ― думает Иван, ― видно, смертушка пришла моя».
Погалдели черкесы над ним, да и снова потащили в аул. Хозяин долго кричал, за кинжал хватался, а потом велел посадить в яму.
Совсем запечалился Путарь: как собаку на цепи держат и кормить почти перестали. Аминат только и выручала, прибежит, поплачет над ним, потом даст лепешку, засмеется, скажет: «Ах, Иван, Иван» ― и убежит.
Прошел еще месяц.
Как-то утром Путарь проснулся от страшного душераздирающего плача, стоявшего над аулом. Прибежала Аминат, сказала, что много мужчин погибло ночью в битве с русскими, кинула лепешку и умчалась. Потом пришел старик-черкес, склонился над ямой, прошипел коротко: «Гяур проклятый» и плюнул.
Когда вечер окутал землю, и небо зажглось песчинками звезд, сверху посыпалась земля. Иван поднял голову: ― тоненькая фигурка виднелась на фоне звезд.
― Ты что, Аминат? ― спросил он.
Она закачала головой и закрыла лицо руками:
― На рассвете твоя убивать, ― выдохнула она, ― отец так говорит.
― Ну а ты чего плачешь?
― Моя не хочет.
― Если не хочет, тогда помоги мне выбраться отсюда.
― Отец узнает, моя плохо будет.
Снова заплакала, и ее силуэт исчез на фоне ночного неба. «Вот и все, ― вздохнул Путарь, ― теперь уже все».
Под полночь что-то зашуршало сверху, потом показался длинный деревянный шест, спускающийся в яму.
― Это я, ― прошептала девушка, ― вылезай, мои спят.
Возле сарая стояли на привязи лошади. Он подбежал, отвязал от плетня уздечку, вскочил на коня, оглянулся. Девушка стояла рядом, тоненькая, хрупкая, с беспомощным, детским выражением глаз.
― Иван, ― сказала она так тихо, что защемило под сердцем, ― возьми меня с собой.
Он спрыгнул с коня, сжал ладонями ее худенькое лицо.
― Возьми, ― повторила она.
...Через минуту топот конских копыт разбудил тишину ночи, лай собак понесся по аулу, поднимая с постели сонных горцев.
А наутро в Ильское укрепление въехали на взмыленных лошадях двое усталых беглецов. Во дворе, огражденном плетнем из орешника, старый Путарь с женой радостно и удивленно разглядывали своего сына и смущенную красавицу-черкешенку в просторных шароварах и красных сафьяновых башмаках.
«Через время, ― вспоминала Ирина Михайловна Коплик, ― девушка предложила Ивану съездить к ее родителям в гости. Путарь удивился, а черкешенка говорит: мол, по горским законам, похищенная девушка становится невестой, и жениху черкесы не мстят. Только, говорит, не перечь отцу и все будет хорошо.
Оседлали молодые коней и помчались в ее родной аул. Возле аула налетели черкесы, саблями помахали, покричали, но не тронули. Вот и сакля невесты, на пороге отец Аминат, увидел их, заругался, ногами затопал. Кричит старик, а Иван молчит, сильнее кричит, а Иван по-прежнему слова не проронит. Успокоился отец, в дом пригласил, долго расспрашивал о житье-бытье, а потом созвал гостей да пир устроил.
Провожая молодых, родители подарили им хорошего горского скакуна и серебряную сбрую, много других подарков надавали.
Вернулся Иван с девушкой домой, свадьбу сыграли, да стали жить в любви и дружбе».
Вот такую историю рассказывала Ирина Михайловна. Так ли оно было на самом деле или не так ― судить не беремся, но и отрицать не будем, поскольку фамилию Ивана Путаря удалось найти в списках казаков Абинского полка (мы уже говорили, что Ильское укрепление тогда входило в состав Абинского военного района, и соответственно его казаки причислялись к Абинскому полку). Вот только имя девушки-черкешенки установить не удалось, и мы произвольно, да простит нас читатель, назвали ее Аминат.
И еще. Подобные истории в те времена не были редкостью. Они обрастали слухами, становились легендами, их передавали из уст в уста. Не случайно и Пушкин, и Лермонтов, и позже Лев Толстой использовали их для написания своих произведений, названных одинаково «Кавказский пленник». Точно так же и мы назвали свою главу.
|
|
старинные карты: платные и бесплатные |
