Живая старина станицы Бесленеевской
Виктория Юрьевна Креминская
выпускница кафедры этнографии исторического факультета Ленинградского государственного университета. Занимается изучением традиционных календарных обрядов славянского населения Кубани.
Если сверху, с вершины ближайшего холма, посмотреть на станицу Бесленеевскую, она — как в ладонях — лежит в долине между двумя горами. Сверху станица кажется голубой, а если стать на станичной площади — желто-белой: вся земля, кроме той, что занята огородами, заросла ромашкой. От этого и от окрестных лесов воздух здесь чуть горьковатый, свежий, духоты не бывает и в самый жаркий августовский полдень. В этом смысле цивилизация сюда еще не добралась. Как, впрочем, не добралось сюда и асфальтовое шоссе, оборвавшееся где-то за станицей Владимирской (прим. админа - устаревшие данные - теперь там шоссе). Поэтому в Бесленеевскую мы въехали по проселку и остановились у новой школы, построенной по наказам избирателей (чем бесленеевцы весьма гордятся), сказали встречавшим нас станичникам: «Здравствуйте!»
А встречала нас почти вся станица. Было интересно: что это за экспедиция, кто мы, зачем приехали?
Действительно, что же привело нас, участников первой интернациональной кубанской фольклорно-этнографической экспедиции в Бесленеевскую?
... Сто лет назад газета «Кубанские областные ведомости» обратилась к местной интеллигенции с призывом собирать материалы по народному быту с целью сохранить для потомков живую историю Кубани. Известным ученым Е. Д. Фелицыным была разработана специальная программа, лучшие очерки предполагалось опубликовать. Так, в 1888 году в издаваемом в Тифлисе «Сборнике материалов для описания племен и местностей Кавказа» появился очерк сельского учителя П. Близнюкова «Станица Бесленеевская Кубанской области Майкопского уезда». В нем описывались жилище, одежда, промыслы населения, свадебный и календарные обряды.
Что из традиционно-бытовой культуры, векового уклада станичной жизни сохранилось к нашему времени, что осталось лишь в памяти старожилов, а что безвозвратно ушло в прошлое? Эти вопросы и привели нас в станицу. Знать законы, по которым живет и развивается культура — система гибкая, приспосабливающаяся к условиям общества,— необходимо и для понимания духовных корней народа, и для сохранения лучшего в культурном наследии...
Так мы объясняли цели и задачи экспедиции старожилам Бесленеевской, с которыми нам довелось работать, а в ответ услышали немало рассказов о старине. Так уж случалось, что самые интересные и откровенные беседы проходили обычно долгими тихими вечерами, когда солнце на несколько часов словно бы замирает на определенной точке над горизонтом, окрашивая окрестности почти в левитановскую гамму: дальние планы лиловым, а ближние — золотым цветом. В эти вечера собираются соседи на скамейках перед домом, неспешными разговорами как бы подводя итог делам и размышлениям за день. В основном, конечно, посидеть на улицу выходят люди пожилые: дети их предпочитают телевизор, а внуки — мотогонки, благо, к роккерам тут относятся добродушно. А старики охотно вспоминают о том, как жили они раньше, как работали и праздновали, какие песни пели и свадьбы играли!
Начинается любой рассказ, как правило, с истории заселения Бесленеевской. Здесь ее помнят почти так же, как описал в своем очерке П. Близнюков. В 60-х годах прошлого века станицу основали «охотники» — люди, желавшие переехать на новые, свободные земли. Переселенцы были из станиц Барсуковской, Татарской, Темно-лесской (ныне относящихся к Ставрополью), Медведов-ской, Терновской, села Белая Глина и из Харьковской и Полтавской губерний.
Первоначально станица значилась Промежуточной, что соответствовало «военной» топонимике окрестных населенных пунктов (Отважная, Бесстрашная, Надежная, Передовая, Переправная...). В 1863 году она переименована в Бесленеевскую, по версии старожилов, по имени Беслана — вождя проживавших тут до прихода казаков «турок», который якобы погиб неподалеку от здешней реки Ходзь. На самом же деле станица была названа, как пишет П. Близнюков, по адыгейскому племени бесленеевцев, живших в этих местах и почти в полном составе ушедших за море, в Турцию.
Казаки, переселившись сюда, стали обустраиваться на свой вкус: спланировали в центре площадь, с церковью посредине, вокруг — мелкие лавки, несколько торговых рядов, школа и станичное правление. Лучами расходятся от площади широкие улицы, между ними — узкие проулки, видимо, чтобы удобнее было сбегать «до кумы» словоохотливым хозяйкам. Дома строили просторные, деревянные — леса кругом много, и стоил он, по сравнению со степными районами, дешево. Местные умельцы украшали жилища деревянной резьбой. Деревообработка являлась промыслом, прославившим станицу; из дерева изготавливались самые различные предметы: прялки и ткацкие станы, посуда и мебель, даже обувь делали деревянную — поршни, специальные башмаки для похода в лес. Причем сносу такой обуви не было! Особенно тонким изделием, престижным для мастера-деревообработчика, считалась резная деревянная полочка под иконы — божница, которую прилаживали в так называемом красном углу, украшаемом расшитыми занавесками — двумя длинными, вертикальными, до полу и одной горизонтальной, в сборочках. Красные, или передние, углы во многих домах сохранились и поныне, только иконы в основном заменены фотографиями дальней и близкой родни. Среди них, в центре, можно увидеть пожелтевший снимок: парубок в казачьей форме и молоденькая девушка в пышном подвенечном уборе — это родители хозяев дома. Попытки выпросить подобные фотографии для музея успехом не увенчались: обычно их хранят в семье и передают из поколения в поколение, поддерживая тем самым историю рода. Впрочем, и резные божницы, и другие деревянные изделия местных ремесленников в настоящее время с полным основанием следует считать музейными экспонатами — сейчас деревообработкой в станице не занимаются. Традиция эта утрачена так давно, что и имена мастеров не помнят старики.
Уходит в прошлое еще одна бесленеевская традиция — строительство особых погребов, весьма высоких и вместительных: шесть шагов в ширину и четыре в длину, с крышей из кирпича, выложенной сводом, и добротными
Я маленький хлопчик,
Влез на столбчик,
У дудочку играю,
Христа забавляю.
А хозяина с хозяичкой
С праздником поздравляю! —
речитативом произносит самый старший из них. Хозяйка готовит угощение для колядовщиков: пирожки, конфеты, мелкие медные деньги. Поблагодарив, детвора выходит, и через минуту юные исполнители уже уверенно стучатся в соседские окна.
Так будет продолжаться весь вечер, по нескольку раз зайдут в каждую хату разные компании колядовщиков. Только скупых и пьяниц обойдут они своими поздравлениями. Наконец мешки у ребят полны, а глаза слипаются от усталости. Пора делить «добычу» — и по домам.
Впрочем, сон в рождественскую ночь в станице недолгий. Рано-рано, в четыре утра, когда рассвета еще и в помине нет, группы парней в возрасте от 10 до 17 лет ходят по домам «христославить». Путь на темной улице освещает им «звезда» о пяти лучах — из реек, обтянутых папиросной бумагой, в полую середину вставлена свеча, розовым мерцающим огоньком просвечивающая через тонкую бумагу. В отличие от склонных поозорничать колядовщиков парни серьезны и торжественны, исполняют не какой-то детский стишок, а «божественную» песню. Поэтому и в дом они заходят без стеснения: «божественное» надо петь, обращаясь к иконам. Только вот смысл песни мало понятен и исполнителям, и слушателям:
Рождество твое, святи боже наш,
Воссия.мирра и свет разума,
Небо звездой служащее...
Но участники обряда довольны: все по обычаю. Парней щедро одаривают. Их утреннее поздравление — сигнал к началу праздничного дня в станице.
А день этот бывает щедрым и хлебосольным!
На столах появляется не только долгожданная колбаса, но и окорока, индейки с орехами, жареные, истекающие жиром гуси, утки, куры! А целые куски разварного мяса на больших деревянных блюдах, пироги и пирожки какие только можно вообразить: и круглые с фруктами, печенные на легком духу в русской печи, и жареные с горохом, фасолью, ливером, с яйцом, луком, рисом, картошкой, капустой, салом... И экзотичные для горожан пироги с калиной, а также огурцы, капуста, кавуны, квашенные в пудовых бочках в знаменитых бесленеевских погребах! Откуда такое изобилие на крестьянском столе? От того самого, ныне столь обременительного подсобного хозяйства. И хотя мяса на каждый день не хватало, система постов позволяла обходиться без него значительную часть года. Зато на праздники не скупились, делали стол обильным и сытным, не только на евою семью, но и на гостей, которые в этот день могли появиться в любом количестве. Вообще, провести праздник в узком кругу семьи считалось в станице чрезвычайно непрестижным. Вечером компании разделялись: женщины постарше собирались в какой-либо хате поговорить, нарядные молодые девушки спешили в дом к вдове или солдатке на посиделки — танки водить, а все мужчины, независимо от возраста и сословия, шли на лед реки Ходзь — на кулачки.
Еще П. Близнюков отмечал, что рождественский вечер был временем кулачных боев. Однако, по воспоминаниям старожилов, это развлечение пользовалось в станице такой популярностью, что устраивалось ежевечерне в течение всего святочного периода. На кулачках бились край на край. Сражение начинали дети, затем присоединялись взрослые, а старики ходили вокруг дерущихся с длинными посохами, при помощи которых нередко вразумляли того или иного бойца, в азарте забывающего о правилах боя: драться разрешалось только до первой крови, безусловно, запрещалось бить лежачего и, самое главное, на полученные ссадины и синяки не полагалось обижаться, тем более — мстить. Состязательный, спортивный характер кулачек подчеркивался перерывами в сражении, во время которых воюющие стороны мирно переговаривались, угощая друг друга табаком.
Во время кулачек частенько летели с голов папахи, да так и оставались на льду: не искать же в темноте свою пропажу! Поэтому старались обыкновенно надеть шапку похуже, чтобы не жалко было и потерять, иначе отправит жена потом с утра пораньше на поиски. На второй день Рождества можно было наблюдать, как лениво бродят группами мужики среди валяющихся на льду папах и, смоля самокрутки, обсуждают детали вчерашнего боя.
Река Ходзь хоть и недалеко от станицы, но все же за ее пределами протекает, поэтому шум с кулачек вовсе не мешал мирным девичьим развлечениям в рождественскую ночь.
Девушки водили танки — специальные рождественские хороводы. Собираются обычно по двое-трое в хате у молодой солдатки, своей недавней подруги. Каждая приносит угощение, завязанное в вышитый рушник. Потом, после короткого застолья, перепоясываются этими рушниками, становятся друг против друга в две шеренги для танков и, пристукивая каблучками, плавно движутся навстречу. В ритм движению звучит песня:
А вы девушки, вы девушки,
А вы девки красные,
Город городили, виселёчки садили,
Да вокруг городушка молодой Иванушка,
Там у нас в огородичке
Вороной конь неезжанный,
Да никто ж его не уловит,
Да никто ж его не поймает.
Повторив песню несколько раз, танок расходился. А дальше, по словам наших информаторов, «кто как хочет, так и гуляет».
Обязательной принадлежностью святок были девичьи гадания, которые происходили, как правило, в новогоднюю ночь. Самым важным, конечно, являлся вопрос о замужестве: каков будет жених, с каким характером? А свекровь (жить-то предстояло вместе)? А зажиточна ли новая семья или нет? На всё можно получить ответ, нужно только правильно выбрать вариант гадания. Так, если требовалось узнать о склонностях жениха, поступали следующим образом. Приносили в хату петуха, ставили перед ним блюдца с зерном и водой и зеркало. Смотрели, к какому предмету подойдет: если к зерну — муж будет хлебороб, к воде — пьяница, а к зеркалу — щеголь. Бедность или богатство жениха и его внешний облик определялись по кольям в плетне: ночью, в темноте, перевязывали по счету третий, девятый и двадцать седьмой, а утром смотрели: если кол в коре — жених богатый, если голый — бедняк, если прямой — стройный, а кривой — значит, отдадут за горбатого, и т. д. На самый главный вопрос: выйдет ли девушка замуж в наступающем году — ответ получали так. Приносили в хату охапку дров и считали: четное количество — замужество предстоит.
Помимо таких коллективных гаданий, сопровождавшихся веселым смехом и от этого считавшихся как бы шутливыми, несерьезными, существовали гадания индивидуальные, тайные. Например, в темном пустом доме в устье русской печи ставили зеркало, перед ним раскладывали небольшой костерок и внимательно всматривались. Через некоторое время в глубине зеркала можно было будто бы увидеть смутное изображение жениха. Но к подобному гаданию в станице прибегали редко, оно считалось «грешным», поскольку «никто не должен знать больше бога»...
Утро Нового года начиналось с прихода посевалыци-ков — парней с большими холщовыми сумками через плечо. В сумках семена хлебных злаков, горох, фасоль, семечки. Парни входят в дом и, подкидывая их к потолку, приговаривают:
Сею-вею, посеваю, С Новым годом поздравляю, Здравствуйте, хозяин с хозяичкой, С Новым годом, с праздничком.
Обычай этот имеет связь с древней магией плодородия и основан на представлении о том, что от первого новогоднего дня зависят благополучие и удача в течение всего года. Чтобы урожай был обильным, а хлеба стояли высокой стеной, зерна подбрасывали вверх. Затем их сметали и отдавали домашней птице, чтобы она была здорова и хорошо неслась.
Заканчивались зимние святки праздником, в котором тесно переплелись языческие и христианские элементы,— Крещением. Накануне, в так называемую Голодную кутью, полагалось защитить дом и скот от различных козней нечистой силы. Для этого дом, двор, огород и хлев кропили принесенной из церкви свяченой водой, а на воротах, окнах, дверях, то есть в местах, являвшихся как бы пограничными между обжитым, «своим» миром и внешним — враждебным и таинственным, ставили мелом крестики. Домашний скот в этот вечер нельзя было называть по имени — чтобы не привлечь к нему внимание злых духов.
В самый же день Крещения купались в проруби, воду в которой предварительно святил священник. Как правило, в прорубь прыгали люди, изрядно нагрешившие за время прошедших праздников, считая, что «святая вода» смоет их грехи. Купались и страдавшие хроническими
болезнями, так как крещенская вода имела репутацию одного из самых универсальных лечебных средств. Эту воду женщины набирали из проруби в бутылки и кувшины и хранили в доме на случай болезни в течение всего года. Интересно, что вода, как утверждают наши информаторы, весь год оставалась чистой и прозрачной.
Следующим праздником, который отмечался в станице широко и весело, была Масленица. Всю масленичную неделю в домах варили огромные макитры вареников с творогом, пекли горы блинов и оладий. Во время Масленицы, символизирующей проводы зимы и возрождение природы, проводился интересный обряд, имевший, так сказать, демографическую направленность. С его помощью общество выражало свое неодобрение тем молодым людям, которые находились в брачном возрасте, — но еще не создали семью. Рано утром в хаты холостяков или засидевшихся невест заходили несколько замужних женщин и с соответствующими нравоучениями привязывали молодым людям «колодку» — сучок, украшенный цветком. «Колодка» как бы свидетельствовала о той обузе, которую представляла неженатая молодежь для всей общины. Причем если девушка еще могла отговориться, что, мол, ее не сватали, то от парней оправданий не принималось, и они должны были откупаться щедрым угощением.
Обычай этот, безусловно, способствовал заключению браков, и к началу полевых работ молодых семей заметно прибавлялось. Одиноких людей брачного возраста, за исключением больных или овдовевших, оставалось очень мало, что благоприятно сказывалось не только на хозяйственных делах, но и на морально-психологическом климате в станице.
Глубокий этический смысл заложен и в обычае последнего дня Масленицы, который в народе называли Прощеный день. В этот день было принято приходить в гости к родителям, родственникам и соседям и просить прощения за все обиды, причиненные в прошедшем году. После традиционного ответа: «Бог тебя прощает, и я тебя прощаю» ссоры и конфликты считались забытыми. В Прощеный день последний раз употреблялась скоромная пища — с понедельника начинался сорокадневный Великий пост.
Особенно строгие запреты приходились на его первую неделю. Старики говорили, что в эту неделю даже нетопили печь. В дальнейшем запреты несколько смягчались, в пищу употребляли много рыбы, подсолнечного масла, круп, различных домашних солений. Больным и детям разрешалось давать молоко. Великий пост предусматривал и определенные нормы поведения, соответствующие идее отказа от всех житейских радостей. Запрещалось собираться компаниями, устраивать застолья, играть в азартные игры, петь песни, за исключением религиозных. Безусловно, запрещались пьянство, драки, сквернословие. Вечерами полагалось всей семьей читать псалтырь. В то же время в период поста отмечали ряд праздников, направленных главным образом на обеспечение хорошего урожая, поскольку наступала пора весенних сельскохозяйственных работ в поле и на огородах. Так, например, третья неделя поста называлась Средокрестной. В среду этой недели, когда пост, по словам стариков, «переламывался пополам», пекли крестики из кислого теста, в один из которых запекали монету. Их брали с собой, когда в первый раз ехали в поле. Говорили, что тот, кому попадется крестик с монеткой, будет в этом году удачливым хлеборобом.
В день Сорока святых хозяйки пекли из теста жаворонков. К этому дню была приурочена песня «Кулюшка». Обычай выпекать жаворонков, сохранившийся в станице,— лишь часть распространенного в прошлом у всех восточных славян обряда, который состоял в том, что испеченные фигурки птиц дети выносили за околицу на пригорок и там подкидывали вверх, призывая настоящих жаворонков быстрее прилететь и принести на крыльях весну.
Последнее воскресенье перед Пасхой называлось Вербным. Освященной вербой в этот день принято было легонько ударять друг друга, приговаривая: «Верба хлест, бей до слез. Не умирай, красное яичко дожидай». Как объяснил нам один из наших собеседников, это делалось «для здоровья». Вообще, вера в магические свойства вербы бытовала в станице достаточно широко. Считалось, например, что, если вербу поставить за икону или заткнуть за потолочную балку, дом будет защищен от пожаров. Свяченой вербой лечили «от перелога» (судорог) заболевшую скотину. Для этого ее хлестали веточкой, приговаривая:
И шел господь тропою,
Петро стороною,
Дьявол на дороге,
Возьми тут, дьявол, свои перелоги
От телочка шерсти красной,
Раздвоенного копытца.
И шел телок по дороге,
Влачил перелоги,
Ему на ноги, с ног на спину,
Со спины на хвост,
С хвоста упали,
Перелоги пропали.
На Вербное воскресенье запрещалось работать, особенно сажать что-либо в поле или огороде, говорили, что все посаженное в этот день будет тянуться вверх, как верба, и принесет мало урожая.
Среди весенних праздников обязательно отмечался также Чистый четверг — последний четверг перед Пасхой. Название «чистый» было не случайным. По поверью, если искупаться в этот день перед восходом солнца, то на весь год можно избавиться от болезней, особенно кожных.
Пасха, как и везде, начиналась в Бесленеевской со всенощного богослужения, после которого жители станицы шли на кладбище помянуть умерших родственников. Здесь же обедали и, возвращаясь домой, одаривали нищих, которые считались людьми, угодными богу.
В пасхальную неделю на каждом краю станицы устраивались перекидные качели, на них парни катали девушек, причем часто, по словам стариков, насильно. А на центральной площади располагалась круговая карусель — «коники» — любимое развлечение ребятишек. Расплачивались за карусели крашеными яйцами, и на это, да еще на игры в «катка» и «битка» уходила причитавшаяся детям доля пасхальных яиц, которые примерно поровну распределялись между членами семьи. Девушки водили на Пасху хороводы, но в отличие от Рождества специальных песен при этом не пели, а пели «разные».
С Пасхой, праздником, казалось бы, сугубо религиозным, было связано и немало суеверий. Так, бытовало поверье, будто во время всенощной, а именно как только пропоют «Христос воскрес из мертвых», можно увидеть всех станичных ведьм, стремящихся в этот момент скорее дотронуться до тяжелого церковного замка на дверях, что якобы сохранит их волшебную силу на весь год.
Завершалась пасхальная неделя Проводами — днем поминовения умерших. Название его отражает древние представления о том, что на Пасху души умерших приходят в дома живых и присутствуют там целую неделю; после чего опять возвращаются в потусторонний мир, куда родственники в следующее после Пасхи воскресенье их как бы «провожают». Поэтому в пасхальную неделю все в семье старались жить дружно, не ссориться, не повышать голос, чтобы предки не беспокоились за живых.
Такое же благонравие царило и на кладбище. Старики вспоминают, что в прежние времена запрещалось брать с собой на Провода водку и любые другие алкогольные напитки. Для поминок готовили специальную пищу: кроме крашеных яиц, из кислого теста пекли блинцы, имевшие важное значение в поминальных трапезах, что, по-видимому, связано с их языческой символикой (круг — солнце).
Интересно, что возвышенно-печальная атмосфера праздника вполне сочеталась с земной практичностью: вернувшись с кладбища, бесленеевцы срочно принимались сажать огурцы, так как, согласно поверью, их должно было уродиться столько, сколько народу собиралось на кладбище.
Проводами завершался в станице весенний цикл календарной обрядности.
Из летних праздников самым ярким и красочным, безусловно, являлась Троица. Готовиться к ней начинали заранее: по полям собирали душистые травы — чебрец, мяту, любисток, рубили ветки клена, ясеня. Полы в доме устилали травами, а на воротах, у порога, около хозяйственных строений ставили зеленые ветки. Считалось, что зеленая растительность, которая приобретала в эти июньские дни особую силу, должна предохранить подворье от злых духов. Кроме того, обычай посыпать пол душистыми травами имел и рациональный смысл, так как в доме выводились вредные насекомые.
Троица по канонам христианства относилась к крупнейшим церковным праздникам и поэтому торжественно отмечалась всеми жителями станицы от мала до велика. Но особая роль в троицких (троёцких) обрядах принадлежала женщинам. В этом, вероятно, сказались отголоски первобытно-общинного строя, когда женщины, хранительницы домашнего очага, выполняли жреческие функции, обеспечивающие дому и семье порядок и благополучие. В начале лета, когда природа достигала наивысшего расцвета и особое могущество приобретали духи лесов, деревьев и полей, по-видимому, устраивался специальный праздник, им посвященный. Впоследствии, с принятием христианства, этот праздник был забыт, однако его элементы сохранились в тронцко-купальской обрядности. Одно из таких древних действ — обряд троицкого кумления, описанный П. Близнюковым: девушки попарно трижды обходили вокруг украшенного цветами и лентами дерева, обмениваясь при этом бусами или крестиками, после чего они весь год считались как бы сестрами-кумушками. Смысл данного обряда заключался в ритуальном объединении женщин для служения духам природы. Сами духи тоже воображались преимущественно в женском облике: русалка, кукушка и т. п. Вместе с природой они умирали зимой и оживали с наступлением весны, и такая цикличность их жизни отражалась в женских троицких обрядах. В воспоминаниях старожилов станицы сохранился обряд, в этнографической литературе названный «крещением кукушки». В качестве кукушки использовалась кукла «мордяшка» с головой из папье-маше и ватным туловищем. Ее одевали в нарядное платье и веночек и символически крестили, а затем устраивали «вроде бы крестильный обед».
Как и в зимней обрядности, основным способом задабривания духов растительности считалось их кормление. Происходило это следующим образом: группы девушек и молодых женщин (по отдельности!) шли в лес и на поляне жарили на костре яичницу, продукты для которой собирали в складчину. При этом парни на поляну не допускались. Они приходили с гармошкой и угощением позже, когда уже были накрыты «столы». Впрочем, в прошлом, как свидетельствуют этнографические описания других южнорусских регионов, парни в трапезе не участвовали вообще и «кормление духов» на Троицу было сугубо женским занятием.
Характерной чертой праздника являлись и молодежные хороводы с исполнением специальных «троецких» песен. Многие из них насыщены любовно-брачной символикой. В древности люди верили, что заключение браков благотворно влияет на рост злаков и трав. Брачные мотивы в песнях — своеобразный реликт этих верований, дошедший до наших дней. Одно из таких произведений мы записали в Бесленеевской во время экспедиции. Это песня игровая, то есть под нее происходило обыгрывание участников хоровода:
Ой, кто ж у нас холостой,
Ой, кто ж у нас неженатый...
И по очереди назывались имена парней с пожеланиями поскорее найти суженую.
Среди троицких песен немало шуточных, забавных. Например:
Уж я по лугу, уж я по лугу,
Я по лугу гуляла,
Я с комариком, я с комариком,
Я с комариком плясала.
Вот комар ножку,
Вот комар ножку,
Комар ножку отдавил.
Вот подай, мате, вот подай, мате,
Подай, мате, топора.
Рубить буду, рубить буду,
Рубить буду комара.
... Троицкие гулянья продолжались до позднего вечера, но с одним обязательным условием: на них запрещалось употребление спиртных напитков. Чаще всего пили «узвар» — компот из сухофруктов.
В числе представлений, связанных с миром растительности, бытовало в станице Бесленеевской и общеславянское поверье о волшебном цветке папоротника, цветущем раз в году — в короткую летнюю ночь. Тот, кто его увидит, становился будто бы знахарем — так раньше называли человека, обладавшего сверхъестественной силой и оказывавшего помощь людям в излечении от болезней. Противоположностью знахарям являлись «чаровники», или колдуны, использовавшие свои способности во вред людям. Особо опасными считались «чаровники» во время свадьбы: могли, например, в случае неприглашения на торжество или недостаточных, по их мнению, знаков внимания к себе сделать так, что лошади, везущие молодых в церковь, остановятся на пути и дальше не пойдут. Существовало поверье, что «чаровник» может даже обратить весь свадебный поезд в волков.
Чтобы защитить невесту от колдунов, подруги закалывали ей в подол свадебного платья две булавки крест-накрест (причем булавки должны быть обязательно новыми), а в косу вплетали богородскую траву. Жених же клал себе в карман свяченый мак и подвешивал заговоренную знахарями соль на шейный крест.
Чародею на свадьбе противостоял дружко — старший родственник жениха, распорядитель торжества. Ему тоже приписывалась особая сила, поэтому он принимал участие во всех этапах свадебного обряда, начиная со сватовства.
... Вечер. Небольшая группа людей, стараясь не привлекать внимания, идет по улице. Впрочем, вся улица уже знает, что это сваты, известно также, и к кому они идут. Сваты несколько раздосадованы, они предпочли бы, чтобы их визит к родителям невесты остался тайным: во-первых, чтобы «не сглазили», а во-вторых, нет твердой уверенности, что не откажут, тогда попробуй, с репутацией незадачливых сватов, найти невесту! Родители девушки, в дом которой являются гости, еще с порога догадываются о цели их прихода, поскольку в руках у сватов своего рода «визитная карточка»: хлеб — «пирог» и бутылка вина. Разговор, однако, никогда не начинается прямо.
У нас пропала телочка, к вам она не заходила? — так, иносказательно, обычно заводят беседу. И только если зачин встречает положительный отклик, приступают к существу дела, выставляя на стол хлеб и вино.
В свою очередь угощение ставят и родители невесты. Ужин надолго не затягивается: выпив две-три рюмочки, сват с особым пылом расписывает достоинства жениха и его семьи, в которую предстоит войти девушке. А жениха с невестой при этом в доме нет, они ведут разговор на крыльце, в густеющих сумерках. Какие вопросы задаются, какие ответы слышатся?.. Для каждой пары они свои, тайные, и в то же время из века в век одинаковы...
Позже молодых позовут в дом, поставят посреди комнаты, и сват спросит согласия сначала у жениха, потом у невесты. Над головой у них переламывают пополам принесенный хлеб — отныне в их жизни все будет пополам: радости и горести.
Возвращаются сваты уже не огородами, а по главной улице, громко распевая песни. Пусть вся станица знает: удалось сватовство!
Однако родители невесты не склонны были так легко верить посулам сватов. Благосостояние жениховой семьи нуждалось в проверке. Для этого существовал особый обычай, который назывался «глядеть во двор» или «печки смотреть». Спустя несколько дней после сватовства невестина родня шла к жениху смотреть хозяйство. Разумеется, в доме и во дворе к их приходу старались навести полный порядок и всячески продемонстрировать достаток и благополучие. Не обходилось и без курьезов: например, могли насыпать горкой пшеницу на днище перевернутых бочек, чтобы создать видимость значительных запасов. Если родители невесты оставались удовлетворены материальным положением семьи жениха, вопрос о свадьбе считался решенным. С этого дня начиналась активная подготовка к ней.
На первый план выступали хлопоты о приданом для невесты: ведь от него зависело, каков будет статус молодой жены в новой семье. Богатым приданым хвалились порой друг перед другом даже пожилые женщины. Причем вся одежда и белье, входившие в приданое, изготавливались своими руками. Конечно, самой невесте такой объем работы был непосилен, ей помогали подруги. Шить приданое собирались по вечерам в невестином доме. Как обычно, монотонная и сравнительно легкая работа сопровождалась песнями, веселыми девичьими разговорами. Позже, когда приходил жених с друзьями, рукоделие откладывалось в сторону, на стол выставлялось нехитрое угощение, принесенное женихом: конфеты, пряники, орехи, и начинались танцы.
Подруги же пекли невесте и свадебный каравай накануне венчания. Когда ставили его в печь, пели специальную песню:
Наш каравай — он у печку пошел,
Наш каравай себе место нашел.
В каравай втыкали две свечи и загадывали на них — кто из молодых раньше умрет: жених или невеста. Чья свеча погаснет первой, тому жизнь предстоит короче.
Каравай получался пышным, высоким. Его украшали голубями, розочками и пшеничными колосьями из теста, означавшими своеобразное благопожелание молодым: голуби символизировали любовь, розочки — красоту, а колосья — богатство. Невеста трижды обносила каравай вокруг стола, высоко подняв его над головой. Следом за ней подруги несли шишки из сдобного теста, а стряпуха (самая близкая подруга) — «тройчатку»: веточку с тремя отростками на конце, которую украшали и вставляли в каравай.
Но вот каравай испечен. Как же продолжить предсвадебное веселье? Подруги невесты хорошо знают, что на следующий день на праздничное застолье в дом жениха их не позовут. Не положено. Присутствовать за свадебным столом могут только женатые люди, к которым отныне будет принадлежать и их еще такая беззаботная сегодня подружка. Впрочем, предлог повеселиться и искать не нужно. Он определяется обычаем нести жениху рубашку, сшитую невестой. Эту рубашку жених наденет завтра на венчание. Можно не сомневаться в том, что ее придирчиво осмотрят мать и сестра жениха. Ведь это как бы последний хозяйственный экзамен будущей жене.
День свадьбы начинался для невесты очень рано, в три или четыре часа утра, когда едва занималась заря. Открывалось в невестиной горнице окно, и, сидя около него, девушка причитала, оплакивая свою девичью жизнь. И такие это были горькие причитания, что женщины, выгонявшие в рассветных сумерках коров в стадо, невольно останавливались и тоже плакали, вспоминая свою молодость, свою свадьбу, все то, что уже прошло безвозвратно...
Печальный настрой сохранялся в доме невесты и после прихода подруг, которые должны были обрядить ее к венцу. А самая любимая подружка особым образом, врасплет, заплетала невесте косу, делая последнюю в ее жизни девичью прическу. Потом, после венчания, волосы новобрачной укладывали уже по-другому, практически полностью скрывая их головным убором.
Но вот за окном заиграла гармошка, празднично зазвенели колокольчики. На тройках, украшенных лентами и цветами, подкатил жених со свитой. С этого момента настроение в доме невесты менялось. Немедленно выставлялись посты в воротах, у крыльца, в дверях. Без выкупа никого из жениховой свиты девушки пропускать в дом не намерены. А выкупы были разными: и конфеты, и орехи, и вино, и деньги, но если дружко достаточно ловок, то пробирались к невесте и задаром! Однако главный выкуп, за косу невесты, приходилось все же заплатить. Ведь не случайно в старинных свадебных песнях коса неизменно соотносилась с девичьей честью. И, следовательно, получить ее мог только жених. «Продавая» косу, девушки пели:
Наша коса не рублевая,
Наша коса сторублевая,
Лентой перевязанная,
Лентой голубою,
Девкой молодою.
Вероятно, этот обычай является отголоском древней формы брака у славян, когда жених платил за невесту выкуп — «вено» ее родне.
«Покупая» косу, он одновременно приобретал право сесть рядом с невестой за празднично накрытый стол. Впрочем, застолье длилось недолго, так как предстояло ехать к венцу. Наступал один из кульминационных моментов свадебной драмы: прощание невесты с родительским домом. Со слезами на глазах просила она благословения у отца и матери, кланялась подругам — отныне только в качестве гостьи придет она сюда, если выпадет свободная минута. А беззаботная девичья пора уже никогда не вернется!
Но вот дружко связывает руки жениха и невесты платочком и выводит их за ворота, к повозке — ехать к венцу.
От венца вся свадьба направляется в дом жениха, где ждут гостей накрытые столы, ведь именно здесь будет свадебный обед. Заслышав издалека звон бубенцов, мать и отец жениха с хлебом-солью и иконой выходят на порог. Мать заранее приготовила и другой непременный атрибут встречи — решето, наполненное конфетами, орехами, хмелем и мелкими деньгами, к радости ребятишек, своих и соседских, которые весело переговариваются тут же, во дворе. Еще бы, после того как содержимым решета осыплют молодых и гостей, дети соберут гостинцы, хвастаясь друг перед другом, кто плотнее набил карманы. Кстати, и решето, и все прочие предметы, используемые в свадебном обряде, наделены определенным символическим значением: решето — чтобы беды и напасти утекли, словно вода через него, конфеты — чтобы жизнь была сладкой, хмель — дружной и радостной, орехи — чтобы союз был крепким, монеты — чтобы молодые жили в богатстве. Такое же значение имела и вывернутая мехом наружу шуба, на которую становились молодые на пороге, принимая родительскую хлеб-соль. Благословив их, отец с матерью приглашают гостей за стол. Интересно, что среди них практически нет родных и близких невесты. Что это? Вражда? Обида? Нет, просто по местному обычаю свадебный стол накрывается одновременно в двух домах — у жениха и у невесты. Впрочем, между двумя застольями поддерживаются самые тесные связи. Например, в невестин дом за приданым поедут родственницы жениха, как правило пожилые и замужние. За приданое, которое охраняет младший брат невесты с деревянной колотушкой в руках, тоже придется платить выкуп, зато потом и сундук с невестиным добром, и перину, и подушки, и все прочее можно с песнями, громко нахваливая, провезти через всю станицу. А ближе к ночи «обмен делегациями» приобретает столь регулярный характер, что уже и трудно распознать, где женихова родня, где невестина...
Но вот наступает поздний вечер. Устав, на время притихает праздничное гулянье, чувствуется, что молодым пора отправляться «на покой». Их и провожают песнями, шутливыми пожеланиями. Надо заметить, что у невесты уже другой головной убор: волосы закручены на затылке в тугой узел и спрятаны в шлычку — символ замужней женщины. По традиции при надевании шлычки невеста трижды снимала ее и бросала на пол, как бы в последний раз сопротивляясь замужеству, а затем уже «покорялась». Впрочем, о данном обычае мы узнали только из очерка П. Близнюкова. К началу XX века шлычку надевать уже, по-видимому, перестали, во всяком случае, никто из наших информаторов об этом не помнил.
Второй день свадьбы тоже начинался с застолья, но уже у родителей невесты. Обязательным блюдом были вареники с калиной — как символ «честности» молодой. Во второй день свадьбы отменялась строгая регламентированность, присущая начальному этапу торжества, и допускались самые разнообразные отступления от обычных норм поведения и этикета. Катали в корыте родителей молодых, били горшки на животе у тещи и свекрови, позволяли вольные шутки, рядились цыганами... Заканчивалась свадьба тем, что ряженые, наловив кур по дворам участников гулянья, варили на костре куриную лапшу. Это называлось «тушить свадьбу». В прошлом, как пишет П. Близнюков, свадьба продолжалась одну-две недели, и угощения устраивались поочередно, по дворам всех гостей. О таких долгих свадьбах вспоминают и бесленеевские старожилы, с которыми нам довелось встречаться.
Впрочем, почти весь наш рассказ — воспоминания. Давно нет в станице целостной системы традиционной культуры. А ведь она являлась примером оптимальной целесообразности в регулировании жизни общества. За каждым внешним проявлением ее, будь то обряд, свадьба или похороны, праздник Троицы или Рождества, или произведение фольклора, или даже отделка платья, обязательно стояли определенные представления, сложившиеся веками, о красоте, гармонии, природе, смысле жизни, нормах взаимоотношения людей...
Куда это исчезло? Почему? Кому помешало?..
